Не считая собаки

— …епископского птичьего пенька. Понятно. Однако, если она еще не была епископским пеньком, когда ее увидела Тосси, откуда леди Шрапнелл знала, что перевернуло жизнь ее пра-пра-пра?

— Тосси подробно описывала ее во многих своих дневниках, и когда леди Шрапнелл взялась восстанавливать собор, одного историка специально отправили в весну 1940-го опознать пенек по дневниковым заметкам.

— А если этот историк его и стащил? — предположила Верити.

— Не стащил.

— Откуда такая уверенность?

— Это был я.

— Кузина, — позвала Тосси. — Только посмотрите, что мы нашли!

— Может, она уже сама на него наткнулась? — понадеялся я, но нет, ее привлек очередной памятник, на этот раз с резным изображением четырех младенцев в пеленках.

— Ну разве не лапочки? — восхищалась Тосси. — Какие дуси эти малютки!

Южная дверь открылась, и вошел промокший до нитки Бейн, пряча под плащом номер «Светоча».

— Бейн! — окликнула его Тосси.

Он приблизился, оставляя за собой мокрую дорожку.

— Да, мисс?

— Здесь зябко. Принесите мою персидскую шаль. Розовую, с бахромой. И для мисс Браун тоже.

— Мне не обязательно, — отказалась Верити, сочувственно глядя на растрепанного Бейна. — Я не замерзла.

— Глупости, — отрезала Тосси. — Несите обе. И смотрите не замочите.

— Да, мисс. Только сперва отдам вашей матушке журнал.

Тосси надула губки.

— Кузина, взгляните-ка на эти мизерикорды, — поспешила отвлечь ее Верити, пока она не потребовала, чтобы Бейн мчался за шалями сию секунду. — Тут изображены семь деяний милосердия.

Тосси послушно направилась осматривать откидные сиденья в Капелле ременщиков, потом алтарную гробницу из черного мрамора, веерные своды и памятник с какой-то на редкость длинной и неразборчивой надписью.

Верити воспользовалась моментом, чтобы увести меня вперед.

— А если его здесь нет? — шепнула она.

— Он здесь. До 1940-го он никуда не исчезал.

— Я имею в виду — вдруг он пропал из-за диссонанса? Вдруг история уже начала меняться, и пенек унесли в крипту или продали на барахолке?

— Ярмарка ведь только на следующей неделе.

— Где, говоришь, он стоял в 1940 году? — Верити решительно двинулась в конец нефа.

— Вот в этом проходе, — догоняя ее, показал я. — Перед Кузнечной капеллой, но это не значит, что он и сейчас там…

Я остановился как вкопанный. Пенек находился на месте. Неудивительно, что они запихнули его именно сюда. В 1888 году в эту часть бокового нефа попадало меньше всего света, к тому же одна из колонн удачно загораживала пенек практически с любого ракурса. А еще кто-то из алтарниц постарался задрапировать верхние ярусы крупными клонящимися через край пионами и плющом, прикрыв кентавров и одного из сфинксов. К тому же, поскольку пенек был новее, первозданный блеск затмевал подробности. Нет, сейчас он выглядел и вполовину не таким кошмарным.

— Боже мой! — ахнула Верити. — Это он? — Эхо заметалось под веерными сводами. — Жуть какая!

— Да, это уже признанный факт, так что потише.

Я показал на пару рабочих в дальнем конце нефа. Один из них, в синей блузе и почерневшем шейном платке, перетаскивал доски из штабеля в штабель. Второй, с полным ртом гвоздей, громко молотил по уложенной на козлы доске.

— Прости, — покаянно шепнула Верити. — Это я от неожиданности. Первый раз ведь… — Она робко показала пальцем на одно из украшений. — Это что, верблюд?

— Единорог. Верблюды с другой стороны, вот тут, где Иосифа продают в Египет.

— А это? — Верити ткнула в большую группу над кованой гирляндой из роз и чертополоха.

— Казнь Марии Стюарт. Викторианцы любили наглядность в искусстве.

— И насыщенность, — вздохнула Верити. — Неудивительно, что леди Шрапнелл так и не нашла мастера, чтобы сделать репродукцию.

— Я вообще-то предоставил достаточно зарисовок. Думаю, мастер отказался из этических соображений.

Верити склонила голову набок, присматриваясь.

— Это морские коньки, или мне мерещится?

— Колесница Нептуна, — подтвердил я. — А вон там расступившееся перед Моисеем Красное море. Рядом с Ледой и лебедем.

Верити коснулась расправленного лебединого крыла.

— Да, он действительно несокрушим, ты был прав.

Я кивнул, глядя на чугунный монолит. Даже рухнувшая кровля не оставила бы на нем и царапины.

— И потом, уродство всегда уцелевает, — продолжила она. — Закон природы. Недаром вокзал Сент-Панкрас выстоял во время блица. И памятник Альберту. А пенек просто кошмарен.

Я согласился. Пышные пионы и плющ положение не спасали.

— Ах! — раздался за спиной восторженный возглас Тосси. — В жизни не видела ничего прелестнее!

Она подлетела к нам, таща за собой Теренса, и застыла перед пеньком, восхищенно сжимая руки в лавандовых перчатках.

— Ах, Теренс, ну разве не чудесная вещица?

— Э-э… — с сомнением протянул Теренс.

— Только посмотрите на этих купидончиков! А жертвоприношение Исаака! Ах-ах-ах!

Рабочий, молотивший по доске, недовольно обернулся на восторженные возгласы, но, увидев Тосси, выплюнул гвозди и подтолкнул локтем своего напарника. Тот оторвался от распила заготовок, расплылся в широченной беззубой улыбке и приподнял над головой матерчатую кепку.

— Понял-понял, — одними губами шепнул я Верити. — Узнать фамилии.