Не сердись, Иможен. Овернские влюбленные. Вы помните Пако?

— Помимо весьма странно действующего яда, в истории с мадам Парнак есть и другие несообразности. Почему нотариус сказал жене, будто самоубийство брата запятнало его имя? Ведь он знал от нас, что мсье Дезире, скорее всего, убили…

— Вопрос на вопрос, господин комиссар: зачем мадам Парнак понадобилось мыть чашку, после того как она выпила кофе? Разве в клинике Периньяка принято, чтобы больные мыли за собой посуду?

— Осторожно, Ансельм! На этой дорожке легко поскользнуться! Не забывайте, что яд принесла Лепито вовсе не мадам Парнак.

На площади Дворца правосудия друзья расстались.

— Спокойной ночи, Лакоссад… Попытайтесь уснуть, и будем надеяться, что завтрашний день хоть немного прояснит это дело. Во всяком случае, мы узнаем что-нибудь новенькое.

— Как и Лихтенберг, я считаю, господин комиссар, что «новое редко бывает истинным, а истина — новой».

На следующее утро не успел комиссар побриться, как в дверь позвонили.

— На сей раз кто-то слегка перебарщивает! — крикнул он из ванной. — Половина восьмого утра! Ты можешь открыть, Олимпа?

Олимпа ответила, что на ней пеньюар и бигуди, а потому, открыв дверь, она рискует сделать непрошенного гостя заикой.

— А мне, значит, можно показываться в таком виде? — возмутился Шаллан.

— Ну, дорогой, у тебя давно выработался иммунитет!

Однако в дверь продолжали названивать, и комиссар, ворча, вытер лицо, натянул подтяжки и поплелся открывать. На крыльце стоял Лакоссад.

— Ах, это вы… Олимпа, поставь на стол чашку для инспектора. Что вас привело в такую рань, Ансельм?

— Несчастье.

Шаллан удивленно посмотрел на инспектора.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет… но дело едва не окончилось очень скверно… так что я подозреваю тут новое покушение на убийство.

— Опять?

— Логическое продолжение абсурда.

— Только не говорите, что жертва в очередной раз кто-то из Парнаков!

— Да, патрон. Мишель Парнак.

— Господи Боже! Пойдемте в ванную, Лакоссад, вы мне все расскажете, пока я добреюсь.

Инспектор поведал то немногое, что ему удалось узнать. Девушка вернулась из Лиможа в два часа ночи. У самого дома на нее налетела машина, ехавшая с погашенными фарами. К счастью, у Мишель хватило самообладания и ловкости увернуться в последний момент. Впрочем, автомобиль все же довольно сильно задел ее крылом и отбросил к решетке сада. Однако особых травм, если не считать ушибов, нет. Шофер, естественно, и не подумал остановиться.

— Где сейчас мадемуазель Парнак?

— Дома. Плантфоль и Жерье нашли ее во время обхода в полубессознательном состоянии. Ехать в больницу девушка отказалась, и ее поручили заботам Агаты. Плантфоль и Жерье вызвали врача — доктора Гро, тот сразу приехал к Парнакам, но не обнаружил у Мишель ничего серьезного. По-видимому, барышне крупно повезло.

— Вот уж чего не скажешь о нас! Теперь вообще ничего не поймешь. Если это и впрямь очередное покушение, то кто виноват? Лепито — за решеткой, Соня — в больнице, а мэтр Парнак — в морге. Все это превращается в загадку, а я терпеть не могу загадок!

— Я тоже, ибо, как заметил Бурк, «там, где начинаются загадки, правосудию конец».

Несмотря на бурные протесты Олимпы, мужчины, даже не выпив кофе, помчались на авеню Гамбетта, где их встретила очень хмурая Агата. Сославшись на то, что барышня спит, кухарка отказалась провести к ней полицейских. Комиссар и его помощник двинулись вслед за Агатой в кухню и с удовольствием согласились выпить кофе. Олимпа наверняка была бы глубоко уязвлена, узнай она, что ее муж и гость удостоили девушку чести, в которой отказали ей самой: спокойно сели за стол. Похвалив искусство кухарки, комиссар спросил:

— Скажите, Агата, после того как я позвонил вам и попросил сообщить мадемуазель Парнак о несчастье с господином нотариусом, вы сразу же связались с ней?

— Да, сразу же.

— А она не говорила, в какое время собирается вернуться в Орийак?

— Нет, сказала только, на какой поезд сядет в Лиможе.

— А вы никому не рассказывали об этом?

— Да вроде нет. За весь вечер я не видела ни души и в ожидании мадемуазель смотрела телевизор. Тем не менее сон меня все-таки сморил, так что проснулась я, лишь когда господа полицейские позвонили в дверь… Ах, да! Теперь вспомнила! Часов в десять из больницы звонила мадам и спрашивала, знаю ли я о нашем горе. Я ответила, что да, конечно, сказала также, что предупредила барышню и та вернется сегодня с последним поездом.

Позвонив в клинику, Шаллан узнал, что мадам Парнак все еще в постели и ночью, естественно, никуда не отлучалась.

Вскоре проснулась Мишель и согласилась принять полицейских. Девушка лежала на кровати с распухшим от слез лицом. Она любила отца и тяжело переживала его смерть. Кроме того, это самоубийство, необъяснимое с моральной точки зрения и очень непохожее на обычные поступки весельчака нотариуса, придавало происшедшему что-то зловещее и непостижимое.

— И все по вине этой стервы! — с ненавистью вскричала девушка. — Должно быть, папа узнал, что она ему изменяет, и, не в силах пережить такой удар, потерял голову!