[Не] Святой Себастьян

У Никколо и его друзей была студия, просторная мансарда с большими окнами со ставнями, и эти окна можно было открывать во все стороны, заливая мастерскую светом с разных сторон. Они работали там по очереди, чтобы не мешать друг другу, а иногда ставили натюрморты и рисовали все втроем, соревнуясь в своем мастерстве. Майским утром мы пришли на чердак. Он хотел написать меня в образе святого Себастьяна и предупредил заранее, что придется раздеться и стоять, привязанным к деревянной колонне в течение нескольких часов. Я легко согласился, но, когда я вошел в мастерскую, мне вдруг стало не по себе. Он предложил вина, и даже принес кубок, но я выпил полбутылки залпом из горла. Я смотрел на свой «позорный столб» и не мог оторвать взгляд. Я был, как в тумане. Никколо без особых церемоний сам переодел меня в традиционный парадный костюм Себастьяна – белую тряпку. Разумеется, мой мозг с этого заклинило окончательно, и он напрочь отказался от моторных и мыслительных функций. Никколо, вероятно, тоже удивился такому повороту событий, но, раз уж согласие было дано, отступать не стал. Так что, он привязал мои руки и ноги к колонне, а потом начал вертеть мой торс и голову, словно я был куклой, впрочем, я действительно мало чем от куклы отличался, разве что температурой тела. Единственное преимущество заключалось в том, что я действительно не двигался самостоятельно, как это делают натурщики, когда устают от статичных поз. Но Никколо был раздражен и недоволен. Видимо, окончательно потеряв терпение, он вдруг больно ударил меня по щеке. Я посмотрел на него ничего не понимающим, видимо, молящим взглядом, и на глаза навернулись слезы, а он радостно закричал: «Да! Стой так!» И побежал к мольберту сделать первый угольный эскиз. Потом он подошел ближе, чтобы, видимо, крупным планом отдельно проработать лицо. От пощечины мое сознание вернулось, и тогда я почувствовал, что такое стоять на месте и не двигаться. Эта пытка продолжалась, кажется, несколько часов, и в итоге я был совсем измучен. В какой-то момент я позволил себе попросить пить. Он пошел к столу, взял кубок и налил вина. Потом подошел ко мне и медленно выпил его, стоя передо мной и смотря мне в глаза. «Запомни, что ты сейчас чувствуешь,» – сказал он, допив, и улыбнулся. «Ты прекрасен,» – добавил он и снова налил вина в кубок. На этот раз я был вынужден пить из его рук, поскольку все еще был связан. Это были смешанные чувства: боль, страх, унижение, благодарность и что-то еще, я не знал что, пока внезапно не ощутил его губ на своих. И в тот момент, если бы атомная бомба уже была изобретена, я бы решил, что это именно она разорвалась у меня в голове.

Я совершенно ничего не понимал, я отказывался верить в то, что я чувствовал. Я ведь был католиком и ходил в церковь по воскресеньям, хотя назвать себя праведником или фанатично верующим, разумеется, не мог. Несколько последующих дней я избегал черной шляпы, а потом все-таки решился и пошел на исповедь. Священник сказал, что содомиты непременно будут гореть в аду, но утешил меня тем, что, если я покаюсь и стану на путь истинный, то все обойдется. И пошел я, грешный, путем праведным, то есть, читать «Богородицу». Читал я, читал и в какой-то момент понял, что уже совершенно не понимаю слов, которые произношу. Тогда я подумал еще раз и не усмотрел логики в том, что бог дарует людям любовь, за которую потом сжигает на костре. А потом я подумал, что, наверное, любовь бывает не только от бога, но и от дьявола. И такую любовь надо истреблять. Короче, я окончательно свихнулся и решил, что Никколо – сам дьявол, искусавший, то есть, искусивший меня, а значит, его непременно нужно убить.

Я играл на износ, я был одержим. Черная шляпа мелькала в толпе. И после спектакля я быстро забежал за занавес и заменил бутафорский меч в ножнах на обычный нож. Когда я вынырнул из-за декораций, то есть, из-за завала нашего театрального хлама, он подошел и вручил мне цветок, разумеется, алую розу. Я принял ее, весело улыбнувшись, и летящей походкой двинулся по направлению к руинам древнего храма, который я присмотрел несколько дней назад. Люди там появлялись редко, и я решил, что труп долго еще не смогут найти. Мы лежали на полу и молча смотрели в темнеющее небо через обвалившуюся крышу. Он взял меня за руку. Я тяжело дышал. В горле стоял ком. Мне было страшно. Я знал: один ловкий прыжок, и он будет обездвижен, один взмах, один удар – и все будет кончено. Но я не мог. Я снова почувствовал себя связанным. «Что с тобой?» – спросил Никколо, и я разрыдался. Я рассказал ему обо всем, что я думал в эти дни, и о мудаке-священнике, и о том, как сильно я хотел его, Никколо, убить, а он обнимал меня и гладил мои волосы. Я отдал ему нож и попросил убить меня, а он только усмехнулся и выкинул нож куда-то в темноту, а потом сказал: «Церковь и ее бог ничего не знают о любви. Зато они знают, как управлять людьми. Но на самом деле, важна лишь одна заповедь: возлюби ближнего твоего, как самого себя».