[Не] Святой Себастьян

Я снова не спал и что-то думал, а наутро, усталый и голодный, приполз в мастерскую. В этот раз мне уже не было страшно. Я переоделся сам. Никколо явно не понравилось, как я задрапировал свой наряд, но он не стал вмешиваться. Видимо, понимал, что поспешил со своим поцелуем, и хотел дать мне время привыкнуть к новой концепции мира. В этот раз он привязал меня к колонне, как профессиональный палач, быстро, грубо и без лишних прикосновений. Он отошел вглубь мастерской, налил себе вина и заговорил ехидно:

– Знаешь, то, что ты вытворял на сцене вчера, это – твоя лучшая работа. На самом деле, ты плохой актер. Ты играешь то, о чем не имеешь ни малейшего представления. У тебя прекрасное лицо, гибкое и красивое тело, но ты ничего не знаешь ни о любви, ни о боли, ни о мести. Впрочем, жажду мести я вчера увидел. Потому что ты не играл, а действительно хотел убить меня за то, что я открыл тебе твое настоящее лицо. Но ты не смог убить меня, демона, заставившего тебя полюбить себя. Не смог. Почему? Да потому что ты просто жалок, мальчик. Ты глупый маленький ребенок, витающий в облаках и пишущий нелепые пьесы, которые никому не показываешь. Почему? Потому что тебе стыдно! В глубине души ты и сам понимаешь, что совершенно бездарен. Ты ничего не знаешь о жизни, ничего не знаешь о настоящих чувствах, и потому твои пьесы пусты и лишены всякого смысла. В них нет правды, в них нет жизни. Ты просто красивый юноша, цветок, что увянет по осени и обратится в прах.

– Замолчи! – закричал я.

Я снова захотел его убить. Безуспешно я пытался вырваться из своих пут, и потому от отчаяния и обиды кричал всякие угрозы и оскорбления. А Никколо стоял и смотрел на меня, задумчиво поглаживая бородку.

– Вот, теперь я вижу ненависть, – сказал он спокойно, когда я обессилел. – И отчаяние, и злобу. Хорошо. Верю. А теперь направь все это дерьмо к тому, кто на самом деле в ответе за твои страдания. Смотри вверх и не меняй выражения лица.

И тогда он взялся за кисть.

– Ты правда считаешь, что я бездарность? – спросил я его, когда мы, обнявшись, сидели на полу, и он разминал мои затекшие конечности.

– Нет, не считаю. Просто я хочу правды, настоящих эмоций. Ты актер, и ты послушно изображаешь все, что от тебя требуют. Это механическая работа. Ты знаешь, как работают мышцы твоего лица, и легко придаешь ему любое выражение. Но где-то в глубине глаз этих чувств нет, твои жесты наиграны, а слова, которые ты произносишь на сцене, слишком цветисты. А я хочу правды. Прости меня за эти методы. Но, думаю, тебе это тоже пригодится. Вспоминай мои слова каждый раз, когда твои герои будут ненавидеть. И ты будешь лучшим.

– Зачем тебе это?

– Я все еще ищу. Я уже нашел своего Себастьяна, но еще не нашел его чувств. Мы будем продолжать наши поиски, но не сегодня. Сегодня только отдых и вино, – и он поцеловал мое стертое в кровь запястье.

Дальше было жестче. Я понимал, что Себастьян должен страдать физически, и потому я смиренно согласился на хлыст. Он бил и оскорблял меня, пока на моих глазах не выступали слезы, а потом вставал за мольберт и писал. Сложнее стало, когда он начал завязывать руки у меня над головой и при этом заставлял напрягать мышцы. Меня сводили судороги. А он восторженно кричал: «Да! То, что нужно! Великолепно!» И в такие минуты мне хотелось смеяться над глупостью момента и плакать от боли. И я ненавидел его за эти мучения и ненавидел себя за то, что я подписался на это, заключил контракт с дьяволом, точнее, с безумцем, но, чем дальше, тем сильнее меня одолевала страсть и жажда мщения. И однажды, простояв со связанными над головой руками и с кровоточащими ребрами несколько часов, я не позволил ему снять веревки. Обездвиженный и измученный, я стал приказывать и повелевать. И он подчинился. С нежностью и благоговением он делал все, что я хотел. И только тогда, когда он довел меня до оргазма, я приказал развязать меня.

Я лег на пол, положив голову ему колени, и стал шевелить пальцами рук и ног, разгоняя кровь. Никколо не смел прикасаться ко мне: «его величество» не велели. И вдруг мне стало смешно. Я не рассмеялся, я заржал, как конь, а Никколо смутился:

– Почему ты смеешься? – спросил он.

– Потому что я счастлив! – ответил я.

В тот момент мир стал для меня простым и понятным, и все душевные муки и терзания ушли, испарились, как утренний туман. Я был обнажен, телом и душой, и больше не боялся ничего. Я стал полноправным хозяином своей жизни, а, следовательно, и целого мира.