[Не] Святой Себастьян

За пределами сцены мы практически не обсуждали любовных сцен. Труппе, как и зрителям, нравилось то, что они видели. Капокомико хвалил нас. Вероятно, игра с огнем считывалась, как гениально разыгранная страсть. Наедине с Эмилией мы тоже не говорили об этом. Мы снова попытались дружить. Читали книги, обсуждали мои первые попытки писать пьесы. Но тема любви была для нас табу. Потом я встретил Никколо и почти перестал обращать внимание на сестру, а стоило бы.

Я тщательно скрывал побои, а на сцене продолжал разыгрывать страсть. Мне хотелось, чтобы Никколо ревновал. Но он не подавал виду: работа есть работа. Шли годы, но Эмилия все не выходила замуж и, насколько я знал, знаки внимания от мужчин не принимала. Впрочем, никто в труппе не горевал по этому поводу: Эмилия была нужна нам в роли Влюбленной. Однажды, в тысяча шестьсот двадцать четвертом году, Никколо подарил мне перстень. Страшно дорогой золотой перстень с изумрудом. На внутренней стороне кольца была гравировка «S.S.» – святой Себастьян. Я не счел нужным скрывать этот подарок. Разумеется, труппе я наплел, что это дешевая стекляшка, которая просто приглянулась мне на рынке. Но не все мне поверили.

Через несколько дней Эмилия попросила меня пойти с ней на прогулку. Она хотела что-то обсудить. Я согласился.

– Скажи мне, откуда все-таки этот перстень?

– Купил на рынке. Просто стекло.

– Нет. Не лги мне. Это подарок.

Я промолчал.

– Твой загадочный друг в черной шляпе, француз, верно?

Я насторожился, но снова промолчал.

– Но вы не просто друзья, – продолжила она. – Я видела вас. И… то, чем вы занимались… – это грех!

И тут она заплакала. Горько, навзрыд. Я попытался ее обнять, но она отставила руку, не подпуская к себе.

– Перестань, успокойся, – сказал я. – Да, мы с Никколо любим друг друга. Но никто ни о чем не знает. Ну, кроме тебя.

– Себастьян, вы оба будете гореть в аду, ты понимаешь? – проревела она. – Себастьян, это содомский грех! Что ты делаешь со своей жизнью?

– Дурочка, успокойся, – ответил я мягким отцовским тоном. – Выкинь всю эту религиозную чушь из своей головы. Пойми, нельзя наказывать за любовь. Убийство, насилие, воровство – это грех, а любовь – это самое прекрасное в жизни. Если бы все люди любили друг друга, как самих себя, как завещал Христос, то мир был бы прекрасен. Я верю, что бог не осудит нас. А если и осудит, я плюну ему в лицо и добровольно пойду в ад, и стану слугой Люцифера, чтобы помочь ему разнести этот мир в клочья, не оставив камня на камне. Потому что мир, в котором осуждают любовь, не достоин жизни.

И тут Эмилия подскочила и побежала прочь. Я кинулся за ней, поймал ее и прижал к груди.

– Не смей! Не трогай меня! Не прикасайся ко мне, грязный, грязный, грязный! – завопила она, вырываясь, и ударила меня коленом в пах.

Я согнулся от боли, а Эмилия убежала.

В ту ночь она не вернулась домой, а на следующий день мы должны были давать спектакль, но она так и не появилась. Мы выставили декорации на рыночной площади, прождали ее лишний час, но Эмилия не пришла, и декорации пришлось свернуть. В толпе уже давно мелькала черная шляпа, и, когда реквизит вместе с труппой отправились домой, я ушел с Никколо. Ту ночь я провел с ним, а когда на следующий день вернулся домой, то обнаружил в своей тетради записку. Она была написана корявым почерком, видимо, в спешке и, скорее всего, в полутьме. По-русски это будет примерно так:

«Мой милый Себастьян,

я не достойна твоего прощения, но все же смею просить тебя не осуждать меня. Ты говорил, что нельзя осуждать любовь. Так и не осуждай. Я люблю тебя, Себастьян. Все еще люблю. Но это не любовь сестры к брату. Все эти годы я жила с ужасными грешными мыслями о тебе, стараясь скрывать свои чувства ото всех и от себя самой, но, когда ты целовал меня на сцене, я предавалась мечтам и верила в это счастье – быть с тобой, быть твоей. Но теперь горькая правда открылась мне. Правда о самой себе. Мой грех куда страшнее твоего. Я не осуждаю тебя за твою любовь, я не имею права. И ты не смей осуждать себя: не кайся, не молись, не проси пощады.

Я не могу стоять между вами. Я не могу жить с мыслью, что ты любишь не меня. Но я сама виновата в том, что не могу запретить себе любить. Не знаю, на что я надеялась. Наверное, в душе я верила, что однажды я во всем признаюсь, и мы убежим, скроемся ото всех и будем счастливы. Но теперь я понимаю, что это невозможно. Мне нет прощения ни на Земле, ни на Небесах. Так что, я уйду туда, где таким, как я, самое место… И я приму любые муки за свою любовь, за нас обоих, и, может быть, тебя простят, и, когда настанет твой час, тебе не придется гореть вместе со мной. Я прошу лишь об одном: живи, люби, будь счастлив и помни обо мне.

Твоя Влюбленная».