[Не] Святой Себастьян

Томас перекладывает еще несколько партий в коробку.

ТОМАС

(восторженно)

Обалдеть! Какая древность! Откуда?

СЕБАСТЬЯН

(забирая у Томаса ноты кладя в свою коробку)

Что? А, контрабасовый концерт Ваньхаля. Да, это реликвия. Подарок от одного старого друга.

ТОМАС

Можно посмотреть?

СЕБАСТЬЯН

(вздыхая)

Да, конечно.

Томас аккуратно открывает старинную рукопись.

ТОМАС

Это подлинник?

СЕБАСТЬЯН

Нет, вряд ли. Скорее всего, очень старая копия.

ТОМАС

А что значит «S.S.»?

СЕБАСТЬЯН

(раздраженно)

Что угодно, но точно не войска СС. Ваньхаль, знаешь ли, не самый известный композитор. И ему повезло, потому что теоретики не все его исподнее вывернули.

ТОМАС

Тут что-то на немецком. Что там написано?

СЕБАСТЬЯН

Что-то типа «с пожеланиями творческих успехов», вроде. Я плохо знаю немецкий.

ТОМАС

Ну, ты же нидерландский знаешь?

СЕБАСТЬЯН

Нидерландский – не немецкий.

ТОМАС

Нет, ты как-то что-то говорил про переводы с немецкого. Ты точно что-то с немецкого переводил.

СЕБАСТЬЯН

Хороший переводчик переведет все что угодно куда угодно, даже то, чего не было в тексте.

ТОМАС

Ясно. Теперь такая вещь, наверное, стоит целое состояние…

СЕБАСТЬЯН

(поспешно сметая с полки немногочисленные книги в очередную коробку)

Как знать, как знать… Но, мне кажется, ноты восемнадцатого века должны выглядеть как-то подревнее. Слушай, если ты будешь перелистывать каждую партию, мы так до утра не разгребем все это. Хватит. Иди готовь ужин. Я сам все уложу.

ТОМАС

Прости, я не хотел тебя расстраивать. Я буду двигаться быстрее.

СЕБАСТЬЯН

Ладно. Ты тоже извини. Я не в себе.

* * *

В темной спальне Себастьян лежит в позе эмбриона на застеленной кровати. Входит Томас.

СЕБАСТЬЯН

Скажи, моя речь была очень фиговой? Сумбур какой-то… Я хотел многое сказать, но, когда встал, слова словно исчезли. Я, если честно, никогда не говорил надгробных речей, и, мне кажется, это было ужасно.

ТОМАС

(иронически, садясь на кровать рядом с Себастьяном)

Это была самая печальная и самая искренняя ложь из всех, что я слышал.

СЕБАСТЬЯН

Но я не имею права разрушать легенду. Это была наша легенда. Разрушить ее – значит перечеркнуть часть его жизни. Пусть останется в памяти коллег и студентов таким, каким он был для них. Хватит и того, что ты и твоя семья знаете правду.

ТОМАС

А мы знаем правду?

СЕБАСТЬЯН

Не всю, конечно. Никто ни о ком не знает всей правды. Мы вынуждены верить тому, что слышим, иначе вообще невозможно выстраивать каких-либо отношений.

ТОМАС

Но ты был очень искренним. Я удивляюсь тому, как проникновенно ты врешь. Знаешь, мне даже на момент показалось, что ты говорил правду, то есть действительно скорбишь по нему, как по отцу.

СЕБАСТЬЯН

И отчасти это так. У нас ведь большая разница в возрасте. Наши отношения трудно идентифицировать как-то однозначно. Но он был моим миром, миром, который внезапно рухнул, сломался, как карточный домик… Я не питал иллюзий, что это навсегда, но это произошло слишком рано, слишком неожиданно. Я не был готов… Но, наверное, мне пора начинать новую главу своей жизни…

ТОМАС

Нет. Не обязательно сейчас. Возьми свое время. Take your time, как говорится.

СЕБАСТЬЯН

(задумчиво)

«Ita fac, mi Lucili: vindica te tibi, et tempus quod adhuc aut auferebatur aut subripiebatur aut excidebat collige et serva».

ТОМАС

(слегка усмехаясь)

Кого фак, прости?

СЕБАСТЬЯН

Одно из писем Сенеки к Луцилию. Латынь. Поступай же так, мой Луцилий: отомсти за себя, и время, что у тебя отнимали и крали, что зря ускользало, собери и сохрани.

ТОМАС

Ты еще и латынь знаешь?

СЕБАСТЬЯН

Нет. Просто она мне нравится. Латынь звучит как-то особенно, трансцендентно, что ли. У нее особенная коннотация, сложившаяся, видимо, в силу ее истории… «Quem mihi dabis qui aliquod pretium tempori ponat, qui diem aestimet, qui intellegat se cotidie mori? In hoc enim fallimur, quod mortem prospicimus: magna pars eius iam praetert; quidquid aetatis retro est mors tenet». Укажешь ли ты мне того, кто ценил бы время, кто познал цену дня, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди, а большая часть ее у нас за плечами: ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти.

Гардабайр, 24 января 2049 года

Утро. Просторная кухня. Все покрыто строительной пылью, на полу и на всех горизонтальных поверхностях – полиэтиленовая пленка и куски ободранных обоев. На кухонной столешнице расположился раритетный кассетный магнитофон, играющий рок-баллады семидесятых – восьмидесятых годов прошлого века. На стремянке Себастьян, в рваных джинсах, в большой клетчатой рубашке, завязанной узлом на животе, на голове повязка, смотанная из банданы. В одной руке – два ведерка с краской, а другой он рисует на стене кривые зеленые и оранжевые полосы. Слышится стук в дверь. На пороге появляется Томас. Оглядывается по сторонам, замечает стремянку и смотрит вверх.

ТОМАС

(язвительно)

И чего звал? Спуститься, что ли, не можешь? Мне тебя и оттуда забирать надо?

СЕБАСТЬЯН

(не отрываясь от рисования)

Ну да. У меня, понимаешь, синдром котенка.

ТОМАС

Какого котенка?

СЕБАСТЬЯН