(не)свобода

– Ну, всё уже было сказано, в общем, – сказал Двоеглазов, почесав в затылке. – Скрываться мне некуда, давить на свидетелей – нечем. Я же просто правозащитник и просто людям помогал! Поэтому всё, что говорит обвинение, для меня звучит, ну… Поэтому я даже не знаю, что сказать. А просить… Я не знаю, о чем принято просить. Садиться в тюрьму я не заслужил, на залог у моей семьи, – тут он косо глянул на Олега, но тот предпочел сделать вид, что у него в телефоне возникло срочное дело, – денег нет, хотя я могу понять доброту защитника. Поэтому оставляю судьбу невиновного на усмотрение суда.

– Всё у вас?

– Теперь да.

Ростропович опять что-то себе записала, после чего поднялась и объявила перерыв для вынесения решения. Бледная секретарша, лицом смахивавшая на Сашу Грей (Олег старался не подстегивать воображение в этом направлении), строго попросила всех выйти из зала, и зрители с участниками не отказали ей в удовольствии наблюдать исполнение единственного приказания, на которое у секретаря есть полномочие.

Как только Олег с Двоеглазовым оказались в коридоре, не дожидаясь адвоката Парятьева, правозащитник схватил Олега за локоть – хватка оказалась удивительно крепкой – и шикнул:

– Пойдемте отойдем?

Олег с некоторым испугом кивнул, и они прошли чуть дальше по коридору, в закуток за поворотом, где, спрятавшись за газетой с объявлениями, сонно дремал старичок в старом потрепанном пиджачке.

– И всегда вы так чужими деньгами распоряжаетесь? – бросил Двоеглазов.

– Э…

– Ладно, всё окей, апрешиэйт ёр хэлп и всё такое, но защитник из вас так себе, – хлопнул его по плечу Двоеглазов.

– Я лишь делал то, что считал разумным, – сказал Олег. – А если не нужна была помощь, не надо было обращаться к адвокатам и…

– Ладно, проехали.

– А вы вообще это делали?

– Что? – встрепенулся Двоеглазов.

– Ну, схему. Мошенническую.

Двоеглазов зашелся смехом. Олега пробрал холодок.

– Ладно, смотри. Можно на «ты»? – Олег промолчал, но Двоеглазов продолжил: – У тебя есть начальник. Начальник подмял под себя все процессы в твоей организации. Все подчиняются ему, все его слушаются, только он знает, что такое правозащита, а что нет, трахается с сотрудницами комитета и так далее. Потом что происходит? Он уходит в Совет по правам человека – и забирает с собой всю кассу. Ну, в смысле, вообще всю, будто она ему только принадлежит.

– А так можно, что ли?

– Ему – да, – грустно улыбнулся Двоеглазов. – При этом твоих коллег упекают в изоляторы, пиздят на митингах, не пускают в суды и так далее. Существуете на дошираке. Должен ли я был закрыть наш любимый комитет? – Двоеглазов развел руками. – Ну, наверное, да! Но, видишь ли, я плохо понимал, в какой стране живу, и решил продолжать помогать людям. Да, за деньги! Ну а как работать-то – и без денег?

Олег промолчал.

– Так что нет, ни в чем я не виноват. Но ты не дрейфь, – Двоеглазов хлопнул его по плечу. – Для первого раза у тебя очень даже неплохо выходит.

Они вернулись как раз вовремя – когда участников начали запускать в зал. А пока шли, им навстречу провели высокого мужчину среднего возраста в синей рубашке с коротким рукавом и прической горшком. На типичного уголовника он похож не был: куртка «Zegna», часы «Armani», дорогая обувь. Непростого человека вели.

Но что удивило Олега еще больше – вслед за мужчиной, не отрывая от него взгляда, шла знакомая Олегу судья, Марина Костюченко, сегодня уже без мантии. Под руку она вела мальчика школьного возраста, не старше десяти, в очках с круглыми линзами – немного похож на Гарри Поттера, в руке рюкзак дрожит.

Они почти пересеклись взглядами, но Олег вовремя отвернулся. Не хотел, чтобы она видела, как он краснеет. Встречаться с героями своих репортажей – вроде бы хорошая примета, но меньше всего он хотел бы встретить Марину Костюченко.

Так это кого-то из ее близких сейчас вели в зал? Мужа? Олег озадаченно посмотрел на двери в конце коридора, будто там можно было разглядеть ответ на вопрос, что именно произошло.

На процессе электрика Шпака она казалась такой верной ученицей Хозяйки Мосгорсуда – а сейчас вид у судьи был такой, что становилось понятно: на нее саму эта перемена свалилась неожиданно.

Всегда не так себе всё представляешь, да? Иногда гадают, как там чувствуют себя все те омоновцы, что возвращаются домой, к жене и детям, со свежими пятнами крови на униформе; но фокус в том, что омоновцы оставляют униформу в части, а дома переодеваются в треники и смотрят футбол. Или разгадывают кроссворды. Или… В общем, что угодно, но о работе – не говорят. И домашние их – тоже помалкивают. Знают, что не положено.

Олегу вдруг почему-то стало жалко Марину Костюченко. Может быть, она именно такого унижения не заслужила. Может, от этого количество неправосудных приговоров не убавится, а наоборот, возрастет – кто же знает, на что способен человек, которого прижали в угол?