(не)свобода

Его менторша из московской адвокатской палаты была роскошной женщиной: умела одеваться в ЦУМе и носить сумки от «Yves Saint Laurent», причем именно умела, – ее дорогие шубы, пояса, велюр и сумки собирались в некое подобие японского кроссворда, а не в сломанный паззл. Поэтому на суде вместе с обвиняемым мужиком они смотрелись, как герои рисованного французского фильма: несочетаемая парочка, которая при этом очень легко нашла общий язык. В перерывах адвокатесса травила байки из своей практики, а мужичок всё смеялся и смеялся, как в последний раз.

Но главное произошло для Фомина не на суде, а после. На суде он всё еще был подающим надежды адвокатом, а после – уже нет: человек с юридическим образованием и без перспектив, идеальный кандидат в… Ну, да.

Всё его менторша со своим зонтиком.

Фомин докурил вторую, забычковал и потопал через КПП. Дело шло к вечеру, сизые облака сажали в сырую землю.

…Для человека, которого обвиняют в связях с организованной преступностью и отмывании денег, Романов выглядел жалким. Он всё время смотрел куда-то в пустоту. На нем была старая рубашка в клеточку и спортивные штаны. На столе перед полковником лежали листы бумаги, заполненные волнообразным почерком, рядом – ручка с Микки Маусом. У окна стоял незнакомый рыжеволосый человек в черном костюме и черных же очках. В руке человек в черном держал чей-то погон.

– Вы знаете анекдот о рабочем и тачке? – спросил он без всякого вступления, обернувшись к вошедшему Фомину.

Фомин нахмурился, но промолчал.

– Одного рабочего на производстве подозревали в кражах. Каждый вечер, когда он уходил с завода, тачку, которую он катил перед собой, тщательно досматривали. Но тачка всегда была пустой.

Человек в черном подошел к Фомину и протянул ему погон с тремя звездами.

– Наконец, охрана догадалась: рабочий воровал сами тачки. – Он кивнул подбородком на погон. – Тут в каждой звезде по четвертинке карата.

Фомин изумленно вертел в руке самый обычный погон, в звёзды которого были инкрустированы маленькие камушки, так что каждая звезда начинала светиться под галогеновыми лучами.

– А…

– Хозяину он больше не пригодится, – улыбнулся человек в черном.

Романов грустно засмеялся.

– Ладно. Пойдемте в соседнюю комнату, надо поговорить.

Фомин не понимал, что происходит, но пошел за ним. Романов проводил их взглядом, а потом закрыл лицо руками.

Дверь за спиной громыхнула. На плечо Фомину легла рука, а перед очками проплыло раскрытое удостоверение.

– Я расскажу, хотя вы и не спрашивали. Видите ли, Алексей Филиппович, я – часть той силы, что вечно хочет блага…

– …и вечно суется не в свое дело, – поморщился Фомин. – И что вы делали с моим подозреваемым… Стригоев, или как вас там?

– Алексей Филиппович, иногда спортсмен принимает допинг, чтобы лучше участвовать в соревнованиях. Ну, или надевает специальную обувь. А мы – мы используем специальные методы, чтобы ускорить работу – нашу и вашу. И повышаем тем самым качество жизни – нашей и вашей.

Стригоев отодвинул стул и присел, жестом пригласив Фомина сесть напротив. Тот помедлил.

– Слушайте, вы, – он повернулся и увидел свое отражение в черных линзах очков Стригоева, – вот это вот, что сейчас происходит, – это произвол самый настоящий. Потому что дело на Романова у меня, а не у вашего… Управления. А значит, и отвечаю за него я. И вообще, это полковник Следственного комитета, с ним нельзя – вот так… Приходите, нарушаете процедуру…

Стригоев наклонил голову и улыбнулся одними уголками губ.

– Простите, Алексей Филиппович, у вас… Вы не замечали? У вас нервный тик – ухо дергается. Вам бы к неврологу сходить. – Он положил перед собой файл с вложенными в него документами и ручку с Микки Маусом. – А что до полковника, он в полном порядке. Ну, подумаешь, провели мероприятие, зато теперь вы легко закроете дело. – Он наклонился к Фомину и прошептал: – Пять миллионов на деле Шамсурова поднял. И еще два – за посредничество. Это в долларах, – с той же улыбкой, которая начала вызывать отвращение у Фомина, сказал Стригоев. – Вот теперь голубчик – ваш, делайте с ним, что хотите. И заметьте, – он оборвал Фомина на полуслове, – никаких пыток, никаких жестких допросов. Не то, что в вашей собственной практике, не так ли, Алексей Филиппович?

Фомин прищурился.

– Не понимаю, на что вы намекаете, но…

Человек в черном снова улыбнулся, крутанул на руках «Apple Watch», которые закатились под рукав пиджака, что-то набрал на экране.

– Это, кстати, тоже характерно. Забвение, Алексей Филиппович, самый лучший инструмент человека – без него мы бы просто не могли существовать и постоянно крутились бы на одной и той же карусели рефлексии и жалости к себе. Вся человеческая цивилизация закончилась бы, если бы у человека отняли возможность забывать. Ведь тогда окажется, что никто по-настоящему не может себя назвать хорошим человеком. Вот вы, – он глянул на дисплей электронных часов, – не припомните некоего Симоновского Ивана Андреевича?

Фомин сложил руки на груди.

– А, по глазам вижу, помните. Ну, «болотное дело» никто не забыл, а вот подробности…