(не)свобода

– Окей, допустим, я тебе поверила. Мужа судьи можно арестовать просто так, потому что кому-то моча в голову стукнула. И что, театральное дело поможет мне его вызволить обратно?

– Всё было совсем не так, – голос Константиныча звучал устало.

В любой другой ситуации она бы его пожалела, но тут почувствовала злость – это не его, ленивого зампреда, таскают по судам в качестве жены подсудимого и потенциального свидетеля, так кто тут должен быть усталым?

– Но об этом я и хотел поговорить, собственно.

– Так говори. Пока у меня тут ребенка не хватил нервный срыв за то, что его отца в наручниках увезли в душном автозаке у параши сидеть. Как рецидивиста какого или навальниста.

– Мам, у меня…

– Тихо.

– Не по телефону, Мариш. Видишь черную «бэху»?

Внедорожник был припаркован аккурат задом к Марининой «ауди», так что не увидеть его было трудно.

– Ну, вижу. И что? Выслал наружку за мной?

– Марин, давай без нервов, ладно? Я всё еще твое начальство, – с ноткой раздражения заметил Константиныч, после чего продолжил мягче: – Я понимаю, что всё это неприятно, конечно, но я не хочу, чтобы ты из-за своего упрямства и вот этой вот… твоей блажи упустила сейчас очень хороший вариант. А я вместе с тобой хочу разобраться в том, что происходит, и как выйти нам всем из ситуации лучшим образом.

Хотела выругаться, но на скандал уже не было сил.

– Короче: это поможет вытащить Егора из «Лефортово» или нет?

– Приезжай, поговорим… Водитель может отвезти пацана к вам домой, пока мы с тобой…

– Нет. Саша едет со мной. И хрен я теперь кого-нибудь из моей семьи отпущу одного с твоими архаровцами, Константиныч.

– Ты же мне была всегда как… – Еще один вздох.

Охота тебе отыгрывать отеческие чувства, старый ты жучара? Марина вдруг поймала себя на мысли, что она не знает, есть ли у Константиныча дети. Однажды она слышала, будто бы его сын гнал на большой скорости и попал в аварию, однако дело замяли тогда. Но в остальном ее ментор держал семью как будто где-то в тени, словно глава мафиозного клана; в каком-то смысле он таким главой и был. И Марина теперь очень хорошо его понимала.

– Ладно. Садитесь в машину, там разберемся.

Минуту спустя черная «бэха» жирно заурчала и полоснула нагрянувшую на Москву серость красными стоп-сигналами.

– Пойдем, малыш, – сказала Марина и даже взяла Сашу за руку, словно маленького. – Пора спасать папу.

Когда Марина с Сашей приблизилась к «бэхе», тонированное стекло опустилось, и оттуда выглянул коротко стриженный молодой человек в пиджаке поверх черной футболки. С тонкой и длинной шеи свешивалась золотая цепочка. На правой руке, сжимавшей кожаный руль, поблескивали черные же кольца, хорошо выделявшиеся на бледной коже. Раньше бы так выглядели подручные каких-нибудь криминальных авторитетов, а теперь – водители у судей.

– Марина Дмитриевна? Садитесь, чё на ветру стоять.

«БМВ» рванула на север, вдоль переулков и залитых электрическим огнем улиц. Шуфутинский ревел из динамиков о том, как его забрали прямо из кровати малолетки, и Марина поежилась: казалось, певец сидит прямо тут, на кожаном сиденье салона, и орет им с Сашей прямо в ухо о своей нелегкой гумбертовской судьбе, причем так, чтобы пацана пробрало и он понимал, как жить надо. Водитель, кажется, понял, что переборщил с децибелами шансона, и, выруливая на Делегатскую, прикрутил громкость.

– Вы уж простите, – он улыбнулся зеркалу заднего вида, – музыка просто хорошая, – и зачем-то добавил, вздохнув: – Наша, народная.

Марина промолчала. Саша продолжал убивать врагов в телефоне.

Москва за окном превратилась в набор штрихов, эскизов, моментальных фотографий – вроде бы знакомых, но как бы и незнакомых одновременно: приземлившийся посреди бетонно-стеклянного вольера Олимпийский, брутальная линейность Марьиной Рощи, теряющиеся за линией тополей Сокольники с подсвеченными рассеянным фонарным светом церквями, словно подмасленные зигзаги трамвайных путей, холодные витрины магазинов, выстроенные рядком, словно на музейной экспозиции, знакомые широкие разъезды на Преображенке… Когда ни о чем думать не можешь, кроме череды странных разговоров, звонков и умолчаний, знакомые улицы начинают казаться вовсе чужими, словно ты турист, который в первый раз попал в незнакомый город, и всё здесь кажется незнакомым: светофоры горят не так, салон машины пахнет не той кожей, как-то по-другому расставлены дорожные знаки, на поворотах у хрущевок самой первой серии, каменных и зеленоватых, как будто сошедших со страниц Лавкрафта, брызжет огнями вафельная разметка дороги…