Не теряйте отчаянья. Новая книга. Стихи 2014–2015 гг.

О чем он думал все-таки, о чем,
кто литобъединение «Лучом»
нескромно, но пророчески назвал,
когда в СССР настал развал.

Казалось, что профессии «поэт»

уже не будет, и на много лет,
лишь Евтушенко, чокнутый совсем,
бубнил: «Поэт в России больше чем».

Но подражатель ранешний его

как будто инфантильный Волгин Игорь
под вознесенско-евтушенским игом
недолго жил и с плеч стряхнул его.

Прямые отношенья он завел

не с кем-нибудь, а с Ф. М. Достоевским,
шестидесятник первый, кто прочел
наследье все, что спутать было не с кем.

Не диссидент он, Боже упаси,

и уникален он под небосводом,
подпольный вождь, любимый на Руси
впервые и властями, и народом.

Совсем других героев я ковал.

Рассыпались. Лишь он несокрушенный.
Под ним рычит зеркальный «ягуар» –
капитализма хищник укрощенный.

Из лучиков сложился этот «Луч»,

в котором, как глаза свои ни мучь,
не сможешь тайну света рассмотреть,
чтоб приоткрыть секрет – хотя б на треть.

Но может, в том загадка всех лучей,

что не понять ни об одном – он чей,
и, может, в нем – попробуй раскуси! –
разгадка послезавтрашней Руси.

Слагаемые света сами Вы,

мальчишки и девчонки из Москвы,
и те, кто из безвестных городов
приносят запах дальних поездов,
и я, хотя со станции Зимы,
напрашиваюсь к Вам на Ваше Мы.

2015

Сторож Змиёвской балки

Когда все преступленья замолятся?
Ведь, казалось, пришла пора.
Ты ответишь ли, балка Змиёвская?
Ты ведь Бабьего Яра сестра.

Под землей столько звуков и призвуков,

стоны, крики схоронены тут.
Вижу – двадцать семь тысяч призраков
по Ростову к той балке бредут.

Выжидающе ястреб нахохлился,

чтобы выклевать чьи-то глаза.
Дети, будущие Михоэлосы,
погибают, травинки грызя.

Слышу всхлипывания детские.

Ни один из них в жизни не лгал.
Гибнут будущие Плисецкие,
гибнет будущий Марк Шагал.

И подходит ко мне, тоже с палочкой,

тоже лет моих старичок:
«Заболел я тут недосыпалочкой.
Я тут сторож. Как в пепле сверчок».

Его брови седые, дремучие,

а в глазах разобраться нельзя.
«Эти стоны, сынок, меня мучают,
и еще – как их звать? „Надпися“».

Я такого словечка не слыхивал,

ну а он продолжал не спеша:
«Сколько раз их меняли по-тихому,
эти самые „надпися“».

Почему это в разное время

колготились, незнамо с чего,
избегаючи слова «евреи»,
и выматывали его?

Так не шла к их начальничьей внешности

суетня вокруг слова того.
А потом воскрешали в поспешности.
Воскресить бы здесь хоть одного.

Жаль, что я не умею этого.

Попросить бы об этом небеса!
Я бы тратить всем жизнь посоветовал
на людей, а не на «надпися».

2014, Ростов

Заповедь