Не той стороною

Луговой слегка потемнел. Полминуты промолчал. Он не знал, могут ли изменить что-нибудь в их судьбе их самые пламенные объяснения. Отметил только то, что против воли запечатлелось за весь вечер:

— Ой ушел очень расстроенный.

— Да... Но не станет же он добивать нас чем-нибудь.

— Не думаю и я.

Но против воли в сердца обоих закрадывалось самое жуткое. Они были теперь как отверженные, одни во всем мире, в уголке комнаты того человека, которому они же сами, правда нехотя, нанесли потрясающий удар. С каким чувством ушел он отсюда и когда пересилит себя, чтобы возвратиться домой?

И они просидели еще полчаса, пока за дверью не раздался шум шагов и предостерегающее четкое постукиванье.

— Войдите.

И Луговой и Льола испуганно переглянулись и умоляюще подняли глаза на вошедшего в комнату Стебуна.

Стебун пробежал по ним рассеянно взглядом, занятый, очевидно, какой-то своей мыслью. Болезненно улыбнулся лишь, увидев спящего на руках отца мальчика. С одного взгляда он понял, с каким боязливым чувством встречают его Луговой и Льола. Не подавая вида, что он замечает что бы то ни было, повесил на место кепи. Жестом остановил отдавшего Леньку Льоле и намеревавшегося было встать Лугового. Качнул одобрительно чему-то головой.

— Вот, — с напряженной бесстрастностью сообщил он, — вы сговорились, а я тем временем побывал кое-где, чтобы вас обезапасить...

И у Лугового и у Льолы внутри все замерло, они всколыхнулись каким-то ожиданием и встали, несмотря на то, что Стебун недовольно повел головой, лишь они шевельнулись.

Стебун болезненно протер рукой глаза и объяснил остальное, повернувшись на момент к Русакову.

— Я был у товарищей, нашел письмо, которое было написано вами Ленину из Георгиевска, и сговорился с работниками ГПУ. На письме есть пометка жены Ильича о том, что Ленин распорядился вас легализовать. Он письмо успел прочесть. Завтра вы пойдете в комендатуру ГПУ. Вот вам вызов туда... Там всякие формальности выполнить нужно будет, и вас не тронут, пока нет против вас никаких особых обвинений. Года полтора, два проживете, а потом в десятилетие революции по всем таким делам будет амнистия, и дело будет предано забвению. Все благополучно. Можете теперь ничего не бояться.

Льола пораженно взглянула на Лугового. Луговой трепетно вытянулся, и вдруг что-то взмыло его. Он качнулся и подавил в себе радостный стон. Но он не нашелся, что сказать. Подкошенно сел на кушету, снова встал, бросаясь к Стебуну.

— Товарищ Стебун, товарищ Стебун! Это действительность?

Стебун горестным кивком головы подтвердил, что все было именно так, как он сказал.

Луговой, безумея от счастья, метнулся к Льоле.

— Льола, мы умрем сегодня от счастья!

Льола рванулась к Стебуну и с бесконечной благодарностью и тоской прильнула к его руке.

Стебун усадил ее на кушетку. Луговой наконец поверил в то, что сообщенное ему Стебуном — не сон. Он на миг схватил за руки Стебуна, обещая с клятвенной силой:

— Товарищ Стебун! Раньше я не верил ни во что человеческое. Считал разговор о человечности фальшью и политикой. На большевиков смотрел боком. Но Шаповал уже меня приручил. Теперь вы... Ах, если бы вы знали! Я ваш навеки! Теперь скажите только слово мне... Что мне делать, чтобы стоить большевиков?

Стебун махнул рукой и отвернулся, скрывая судорожно перекосившееся лицо.

— Ничего, ничего, товарищ Луговой. Я знаю, что переделывает людей. Огонь высекают из камня, а я на добывание огня из людских душ отдал полжизни, да отдам и вторую половину... Проживем! Скажите теперь, где вы живете? Найдется, где вам переночевать там всем?

— Ах, поместимся! — отмахнулся Луговой. — Будем собираться, Льола.

Русаков взял ребенка. Льола поспешно оделась, оглядываясь.

— Вещи потом возьмете, какие надо, — предупредил ее Стебун, пряча глаза.

Льола чувствовала в себе что-то предназначавшееся для одного Стебуна. Это чувство заставляло ее разрываться надвое. И, прежде чем уйти, она виновато, как приговоренная к смерти, склонила голову. Но Стебун не дал ей опомниться.

— Я вас провожу до извозчика, — предупредил он неловкость несчастного для себя прощанья.

И вместе с ними он вышел на улицу. А здесь, обменявшись прощальными приветствиями, они расстались. Стебун тяжело возвратился в свое, снова осиротелое обиталище.

Нелегко далось Стебуну его самоотречение в пользу счастья Лугового и Льолы. Спасти Лугового от всяких неожиданностей он постарался и в это дело свою душу вложил, но зато у себя самого опустошил сердце. Спасло его одно: он был политическим бойцом и одним из застрельщиков того выступления, в которое вложил все свои помыслы, сколько-нибудь не касавшиеся Льолы.

Роковая развязка узла, свитого жизнью из его чувств и чувств Льолы и вдруг лопнувшего, надломила, но не сломила его. Еще в те часы, когда он, оставив в своей комнате Лугового и Льолу, пошел к той женщине, которая была верным спутником Ленина, а от нее — к Кердоде и другим, возглавлявшим политические учреждения товарищам, чтобы вступиться за Лугового, — уже тогда он почувствовал, что новая шутка жизни бесследно для него не пройдет.