Не только кимчхи: История, культура и повседневная жизнь Кореи

Мои знакомые из числа северокорейских артистов и писателей рассказывали, как в конце 1960-х гг. им приходилось принимать участие в «собраниях по борьбе с реакционным наследием клики Чхве Сын-хи». Учеников балерины тогда подвергали долгим проработкам, а её имя из северокорейских публикаций было вымарано. Тем не менее созданные ею танцы навсегда остались основой танцевальной культуры Севера.

До конца 1980-х гг., то есть до тех пор, пока Южной Кореей управляли военные диктаторы, южнокорейским учёным и журналистам запрещалось слишком много говорить и писать о Чхве, поскольку побег на Север превращал её в «коммунистку». Для северокорейских официозных историков Чхве Сын-хи с конца 1950-х гг. тоже превратилась в «неупоминаемую личность» – ведь с официальной точки зрения северной власти она была «антинациональным реакционным элементом».

Табу на упоминание имени Чхве Сын-хи на Юге исчезло только в конце 1980-х гг., после отстранения от власти военных диктатур и резкого полевения всей университетско-интеллектуальной среды в стране. Её нынешние южнокорейские биографы в большинстве своём являются представителями левонационалистической интеллигенции: они склонны питать симпатии и к Пхеньяну (если не к нынешнему, то, по крайней мере, к Пхеньяну пятидесятых), и к коммунистическому движению в самой Южной Корее. По этой причине им некомфортно писать о том, что случилось с южнокорейскими коммунистами и левыми интеллигентами, бежавшими в Северную Корею в 1945–1953 гг., равно как и о том, с каким остервенением былые идеалисты-революционеры в итоге перебили друг друга. Соответственно, в большинстве биографий Чхве Сын-хи, появившихся в последние пару десятилетий, их авторы стараются не привлекать внимания к тому обстоятельству, что в шестидесятые она была репрессирована, но зато активно подчёркивают, что в девяностые её посмертно реабилитировали.

Действительно, табу с упоминания имени Чхве Сын-хи в итоге было снято и в Северной Корее. В начале 1990-х гг. северокорейские власти без особого шума посмертно реабилитировали некоторых видных деятелей культуры и крупных военачальников, погибших в тюрьмах или в ссылке в 1960-е гг. Чхве Сын-хи посчастливилось оказаться в их числе. Сегодня она официально почитается в Северной Корее – разумеется, без политически неуместных упоминаний о том, как прошли её последние годы. На главном северокорейском кладбище в Тэсонсане (условно говоря, северокорейский аналог Новодевичьего кладбища) есть её могильный камень – хотя с большой вероятностью это надгробие является кенотафом, обозначающим захоронение лишь символически, в то время как реальные останки великой балерины покоятся где-нибудь на заброшенном сельском кладбище (а то и на кладбище лагерном).

На могильном камне датой смерти указано 8 августа 1968 года. В своё время сотрудник журнала «Маль» – ведущего левонационалистического ежемесячного издания – получил от пхеньянских чиновников информацию о том, что Чхве Сын-хи скончалась в 1975 году в провинции Рянгандо, куда обычно отправляли ссыльных поселенцев. Вторая версия кажется более правдоподобной, тем более что, по опыту собственных исследований, я хорошо знаю, что верить надписям на могилах в Северной Корее не стоит: даты смерти часто пересматривают и исправляют в угоду текущим политическим запросам.

Как же нам теперь воспринимать Чхве Сын-хи? Как национальную героиню? Как коллаборационистку и поклонницу Японской империи? Как убеждённую сторонницу коммунистов? Как ловкую функционерку северокорейской культурной бюрократии? Как несчастную жертву коммунистического государственного террора? А может, ещё и как мастера интриги, пиара и саморекламы? Да, все эти определения до некоторой степени подходят Чхве Сын-хи. Однако все её политические роли, все её меняющиеся личины не столь уж и важны. Чхве Сын-хи была одной из величайших творческих личностей Кореи 1920–1950-х гг. С точки зрения истории только это обстоятельство и будет иметь значение.

Фотопортрет Чхве Сын-хи в костюме шаманки, вероятнее всего, сделанный во время её американского тура. Показательно, что эту фотографию она подписала своим японским именем – Сай Сёки

Много лет назад я задал вопрос советскому разведчику, этническому корейцу, который когда-то близко (очень близко) знал Чхве Сын-хи: «Так кем же она была, как она относилась к происходившему в стране?» Умный старик улыбнулся и сказал: «Она была удивительной красавицей и великой артисткой. Всё остальное – неважно». Я думаю, что полковник Т. был, как всегда, прав.

Американские газеты 1930-х гг. называли Чхве Сын-хи на японский манер – Сай Сёки. Впрочем, и сама танцовщица во время поездок за пределы Восточной Азии представлялась именно так. Сай Сёки – это не её «японское имя», а японское произношение тех трёх китайских иероглифов, которыми записывалось её корейское имя Чхве Сын-хи. К слову, в 1940 году корейцы столкнулись с серьёзной проблемой: японская колониальная администрация попыталась лишить их имён. История этой попытки насильственной ассимиляции станет следующей темой для обсуждения.