(не)твоя дочь

Меня не привлекала его дорогая машина, его многочисленные веники цветов, с которыми он приезжал и ждал у подъезда, его по-женски смазливая мордашка.

Мне он был неприятен уже на интуитивном уровне. Поэтому с ним я точно не встречалась. И уж тем более не изменяла.

– Он не одноклассник Ники. Он был старше, если это тот, о ком я думаю. Их отцы дружили, кажется.

– Тебе лучше знать, – усмехается Воронцов, глядя осуждающим взглядом.

Тем самым, в котором я априори виновна, что бы сейчас ни сказала и какие бы доказательства ни предъявила.

– Я не изменяла тебе, Воронцов. Ты сейчас придумал причину, чтобы оправдать свое поведение и свой поступок? – вскидываю подбородок.

– Я видел фото! И вашу переписку! На видео вы танцевали и обнимались, как голубки! Ты. Ему. Улыбалась. Целовалась. С ним. Я видел! – выталкивает он из себя каждое слово с такой ненавистью, словно заново проживает события прошлых лет. И я с ужасом понимаю: он действительно видел это!

Но как? Какие фото? Какое видео? Переписка? О чем он вообще?

Я теряюсь, лихорадочно вспоминая моменты, в которых появлялся Мирон. Да, он часто оказывался неподалеку от тех мест, где мы с девчонками проводили время. Да, мне приходилось с ним общаться. Но целоваться?

А потом вспоминаю, как на дне рождения у Леси мне стало плохо от стакана сока. Закружилась голова, затошнило. Я выскочила в туалет и по дороге столкнулась с Мироном. Что он делал и как оказался в том же кафе, где сидели мы с девчонками, – не знаю. Они клялись, что не приглашали его.

Мирон тогда перекрыл мне дорогу к кабинке и как-то слишком напористо полез обниматься. Я помню, что пыталась его оттолкнуть, что сопротивлялась, но странная слабость и плохое самочувствие сделали свое дело, и я не сразу вырвалась. Вернее, не смогла, пока он сам не отпустил.

А после услышала, как сзади меня засмеялась Ника, шутя, что неприступная крепость все же пала. И меня вырвало. Прям там же. У туалета. Как в доказательство того, насколько мне этот парень неприятен.

Это был единственный раз, когда я целовалась с Мироном, и… кажется, Ника стояла с телефоном в руках. Могла ли она снимать нас?

– Откуда они тогда? – словно услышав мои мысли, продолжает Денис. – Сегодня, когда эта твоя подружайка убеждала тебя в том, какой я нехороший, она четко сказала, что ты была мне верной. Что не изменяла. Но она же сама присылала мне тогда кучу доказательств ваших с ним отношений! Это был очередной развод? Еще один спор? Что? Почему ты не могла просто прийти сказать, что больше не хочешь меня видеть? Для чего нужно было задействовать в этом всех своих подруг? Или вы изначально планировали подобные развлечения вместе?

– Ника присылала тебе… что? – Я не верю.

Это не может быть правдой. Это чушь! Да, она ненавидела Воронцова, да, была против наших встреч, но чтобы вот так, за моей спиной?! Она ведь знала, как я любила его. Видела, что я буквально дышу им!

Я чувствую, как душат подступающие слезы, как щиплет глаза. Как к горлу подкатывает колючий ком. Если это правда, а судя по лицу Дениса, он не врет, то выходит, что за всем этим стояла моя лучшая подруга? Моя Ника?

– Ты лжешь. Она не могла. Она бы не стала… – трясу головой. – Я не верю!

Воронцов часто и тяжело дышит. На скулах играют желваки, и на секунду мне кажется, что он меня сейчас ударит. Страх пробивает холодным потом, но уже в следующий миг я понимаю, что его ярость направлена не на меня. Может быть, на мою подругу, а может, и на самого себя.

Нас развели как детей. Хотя, по сути, мы тогда и были взрослыми детьми.

Повелись на разыгранный сценарий и даже не додумались поговорить. Эмоции, юношеский максимализм, разбитые мечты. Кто вообще разговаривает в таком возрасте? А это, оказывается, ой как важно!

Мне самой тяжело дышать. Легкие окаменели, прекратив выполнять свою функцию. А осознание того, что, поведясь на чужие козни, мы потеряли друг друга, давит непомерным грузом.

Я не хочу этого знать. Не желаю! У нас давно разошлись пути, и прошлого уже не вернуть, но всплывшая уродливая правда бьет по самому больному месту. Сдавливает в невидимых тисках.

И хочется выть, кричать в голос от несправедливости.

Но вместо этого я лишь криво улыбаюсь и отхожу от Дениса.

– Хотя, знаешь… наверное, не стоит ворошить прошлое. Все равно это уже не имеет значения.

– Для меня имеет! – звенит сталью его голос. – Я хочу знать! Что за гребаный спор был между вами и откуда тогда у Ники была куча компроматов на тебя? Откуда она знала про наши с тобой тайны и была в курсе каждой нашей встречи? Объясни? Хотя бы сейчас! Или я по-прежнему не заслужил?

Натянутые и без того нервы не выдерживают. Я впиваюсь пальцами в старенькую, местами вздутую столешницу и закрываю глаза. Во мне все еще борются неверие и здравый смысл. Но упрямые факты не оставляют выбора.