Не ты

Сева гипнотизировал взглядом шприц с чистейшим афганским героином. Вчера, захлебнувшись собственной блевотиной, от передоза скончался Лут, и боли в его сердце стало чуточку больше. Больше боли… Меньше хороших людей. Как-то так получалось, что все те, кто успели стать для него по-настоящему близкими — уходили. Терялись в лабиринтах жизни или гибли в ее тупиках, оставляя его наедине с пустотой. Сева поднес шприц к до отвращения яркому солнцу и зачарованно на него уставился. Теплый приятный медовый цвет… Золотая доза. Даже звучит красиво. Романтично… если не знать, что за этим стоит. Перевернул шприц, наблюдая, как крошечные пузырьки воздуха поднимаются вверх. Это так просто… Взять и вмиг оборвать… жизнь, кайфанув напоследок. Оставив после себя… Что? Память? Богатырев хмыкнул. Соль в том, что ни х*ра он после себя не оставит! Ни х*ра. Даже памяти… Кто о нем вспомнит через месяц? А через год? Через десять лет? Мать? Отчим? Отец? Сомнительно. После всего дерьма, что он наворотил. Или же… смерть заставит их его простить?

Громкий стук в дверь прервал размышления парня. Он медленно встал, воздух с отвратительным звуком вырвался из-под протеза, образуя необходимый вакуум. Сдохнуть бы, погрузившись в блаженную тишину, которую даже голос совести не нарушит… А он какого-то хрена идет открывать!

Мура застыла на пороге, бледная и какая-то осунувшаяся. Выходит, не врала, когда сказала, что болела. Она вообще никогда не врала. В отличие от него самого. Поднял взгляд, окинув ее тонкую фигуру. Красивая. Настолько красивая, что сдохнуть просто. Аккуратная вся такая, ладная. Дорогая. Вот ведь в бедноте жила, а все равно дорогая. Прет из нее это. Порода, непонятно откуда взявшаяся. Класс. С такой женщиной хочется быть. Завоевывать ее. Вот он и воевал… как умел, воевал. Придурок.

— Проходи, — Сева толкнул дверь чуть сильней, а сам отступил на шаг в сторону. Взволнованным жестом Мура обтерла руки о дорогой шелк красивого платья. Переступила порог. Зыркнула на его протезы, которые абсолютно не скрывали короткие свободные шорты, и перевела взгляд выше. На голую, забитую аж до самой шеи, грудь.

— Чего смотришь? — сглотнул Всеволод.

Маша покачала головой:

— Пытаюсь понять тебя, и не понимаю.

— Ты это о чем?

— О тебе. О твоих дерьмовых и подлых поступках.

— Значит, смотрела сюжет? — Сева провел по макушке, приглаживая растрепанные волосы и, развернувшись, побрел в комнату. На душе было так хреново — хоть вой. Наверное, он ее впустил, чтобы по традиции выслушать сторону обвинения, перед тем как вынести себе приговор. — Идущий на смерть приветствует тебя…

— Ты это о чем? — насторожилась Мура.

— Да так, не бери в голову.

Сева прошел через гостиную и, сложив руки, замер у окна. Мура же остановилась в дверях.

— Ты мне можешь объяснить, зачем?

— Чтобы тебя вернуть? — криво улыбнулся Всеволод.

— И слитые файлы? Тоже для этого? — Маша закусила губу и обхватила себя руками.

— Был шанс, что он подумает на тебя.

— И что? Выкинет из своей жизни, а ты подберешь? — голос Муры неожиданно зазвенел. Слезы — хрустальные колокольчики. — Или передаст в руки полиции?

Сева вскинул взгляд, который до этого отводил:

— Он бы так не поступил.

— Да… Не поступил бы. Дима очень благородный.

— В отличие от меня. Ты ведь это хочешь сказать? Ну, и к черту. Что толку обижаться на правду? Он — безусловно, идеал. А на детях, говорят, природа отдыхает.

— Я этого не говорила!

— Но подумала!

— Нет! Хотя поводов — хоть отбавляй…

Сева отвернулся к окну, сжимая в кулаки руки. Комнату наполнила тишина. Вязкая, как зыбучий песок. И такая же колючая. Маша сделала несколько шагов. Устало опустилась в кресло. Не находя слов, не понимая, зачем вообще пришла, растерянно осмотрелась. Она сердцем чувствовала, что им жизненно важно поговорить, высказаться, вскрыть нарывы, но… Она не знала, что это будет так тяжело. Взгляд скользнул по столу, лежащей на нем дешевой зажигалке, столовой ложке и пятикубовому шприцу и взмыл вверх:

— Это… что? Севка? Это что такое? — она встала, на негнущихся ногах сделала еще пару шагов, — ты колешься?! Совсем больной? Крыша уехала?

Непонятно, что на нее нашло! Маша как будто взбесилась. Ее колотило от ужаса и черного удушающего отчаяния. Она толкала его руками в грудь и, как заведенная, повторяла одни и те же вопросы.

— Эй… Перестань. Тебе будет больно… Перестань, Мура! Я не наркоман!

— Тогда что это? Что? Думаешь, я совсем идиотка?

— Да перестань же ты! Какая тебе разница, что со мной?! — взорвался Богатырев, резко отталкивая Машу от себя. — Тебе плевать на меня! Вам всем плевать! Скажешь, нет?

— Нет! — заорала Маша. — Нет… — добавила уже тише.

Они стояли друг напротив друга, переплетаясь взбешенными взглядами, и жадно хватали ртом кислород. Поток кондиционированного воздуха приподнял рыжие волосы Муры, и они танцевали между ними, то взмывая вверх, то опускаясь на ее аккуратную грудь.

— Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Потому что я никогда не поверю, что это ты настоящий. Даже наивной восьмиклассницей я не могла влюбиться в такое дерьмо.