Не убоюсь зла

Описание моей "шпионской деятельности" было самой короткой час-тью обвинения -- оно составляло всего два абзаца:

"Кроме того, умышленно действуя в ущерб военной мощи СССР и во исполнение поступившего по дипломатическим каналам осенью 1976 года задания от агента США Рубина, Щаранский в 1976-1977 годах со-бирал с целью передачи и передавал за рубеж сведения, составляющие государственную тайну Советского Союза. В частности, он лично и с по-мощью своих сообщников в Москве путем регулярных опросов лиц, пол-учивших временно отказы на просьбу о выезде в Израиль, собрал ин-формацию в отношении 1300 таких лиц... Данные сведения Щаранский в течение длительного времени хранил у себя, сгруппировав их в так на-зываемые списки отказников, а затем, с соблюдением мер предосторож-ности и конспирации, систематически вплоть до ареста передавал их Рубину и другим представителям капиталистических государств при встрече с ними или при разговорах по телефону.

С частью этих данных, также составляющих государственную тайну СССР, Щаранский в ноябре 1976 года ознакомил московского коррес-пондента "Лос-Анджелес Тайме" Р.Тота, являющегося агентом разведки США. Сведения об отказниках, полученные от Щаранского, Тот час-тично использовал в своих статьях, в частности, при написании статьи "Россия косвенно раскрывает свои секретные исследовательские цент-ры". В ней, опубликовав переданный ему Щаранским список, Тот при-зывал правительства западных держав к прекращению поставок в СССР передовой техники".

Наконец, третья часть обвинения -- антисоветская деятельность. Сюда вошли все документы Хельсинкской группы, под которыми стояла моя подпись, телевизионный фильм английской студии "Гранада" "Рас-считанный риск", письмо Марше и Берлингуэру, заявление-протест по поводу советского антисемитского фильма "Скупщики душ".

Так какой же из двух первых пунктов обвинения самый опасный? Второй из них -- яркое свидетельство тому, насколько грубо власти фальсифицируют политические дела: достаточно объявить списки, от-крыто отправлявшиеся во всевозможные инстанции, секретными, под-готовленными по заданию иностранной разведки, найти одного-двух подходящих свидетелей, раздобыть с помощью дворника пару докумен-тов -- и все готово для суда и приговора.

Но первая часть обвинения в измене казалась мне еще более страшной. Тут и фальсифицировать ничего не надо. Бог с ней, устрашающей риторикой, -- но ведь факты, перечисленные там, на самом деле имели место: и наши встречи с иностранцами (конечно, никакие не конспира-тивные) , и заявления, под которыми стоят десятки, а то и сотни подпи-сей... Это обвинение можно уже сегодня, без всяких дополнительных расследований со стороны КГБ, предъявить многим и многим еврейским активистам.

* * *

Теперь мне предстоит ознакомиться с материалами, подготовленны-ми семнадцатью следователями КГБ. Солонченко сообщает, что в деле будет пятьдесят один том, каждый примерно той же толщины, как тот, который сейчас у него в руках. На картонной обложке наклейка: "Дело 182". В правом верхнем углу гриф "секретно". Более трехсот страниц машинописного текста.

-- Откуда взялся этот гриф, ведь секретных допросов не было? -спрашиваю я. -- Означает ли это, что и суд будет закрытым?

-- Нет, это стандартная отметка. У нас в КГБ все секретно, -- гово-рит следователь. Он, наверно, и сам еще не знает, что через месяц за-секретит дело еще больше, добавив к слову "секретно" на каждом томе "сов." -"совершенно".

Володин объясняет мне, что теперь по закону я могу взять себе адво-ката и вместе с ним ознакомиться с материалами.

-- Мы даем на это две недели. Срок вполне достаточный: ведь дело-то вам хорошо известно.

-- Я буду изучать их столько времени, сколько мне потребуется, -отвечаю я и немедленно открываю первый из фолиантов.

За этим интереснейшим занятием -- чтением многотомного про-изведения, сочиненного КГБ, я провел три с половиной месяца. Более ста дней с утра до вечера, не считая перерывов на обед и ужин, я изучал в кабинете следователя протоколы допросов свидетелей -- все-го около трехсот человек, составившие пятнадцать томов; "вещест-венные доказательства": наши заявления, письма от Авитали и дру-зей, материалы из западной прессы, видеофильмы, бесчисленное мно-жество различных ответов из советских учреждений, специально под-готовленные обзоры, показывающие, как хорошо живется евреям в СССР...

После одиннадцати месяцев изоляции -- море информации. Теперь-то я был уже просто обязан разобраться в том, что происходит на воле, и стал внимательно вчитываться в каждое показание, каждый доку-мент, пытаясь представить себе, кто и что стоит за ним.

Одну за другой покупал я в ларьке папки для бумаг, и они быстро за-полнялись: я выписывал из прочитанного все, что казалось мне достой-ным дальнейшего изучения.

-- Имейте в виду: никаких записей вам из Лефортово забрать не уда-стся. Дело ведь совершенно секретное, -- говорили мне.

Я и сам в этом не сомневался, но, тем не менее, исписал с обеих сторон полторы тысячи листов и каждую свободную минуту в камере кор-пел над материалами.