Не убоюсь зла

Несколько часов провожу я в камере. Напряжение постепенно отпу-скает меня. Я смотрю на фотографию Авитали и чувствую, что сейчас мы вместе, мы сокрушили все преграды на нашем пути. Я почти счаст-лив.

Приносят обед, но я отказываюсь от еды: мне сейчас не до этого.

Прошло четыре часа, и появляется капитан Минаев, чтобы вести ме-ня в зал. По дороге он говорит:

-- Приведите себя немного в порядок.

Я чувствовал себя вполне в порядке и прихорашиваться не стал, но понял: сейчас будут снимать. И не ошибся: в зале полно теле- и фоторе-портеров. Судья начинает читать приговор, и они делят внимание меж-ду ним и мной. Снимают меня долго, в разных ракурсах. Вначале я ста-раюсь позировать каждому, глядя в объектив и усмехаясь, но вскоре мне это надоедает.

Я перевожу взгляд на Леню, и уже до самого конца мы так и смотрим друг на друга. Брат суров и спокоен, мне кажется, что мы никогда еще не понимали друг друга так хорошо. Шестнадцать месяцев назад, когда за мной закрылись ворота Лефортово, он был далек от моей жизни, от моих интересов: лояльный советский гражданин, семья, работа... Как поведет он себя? -- беспокоился я тогда. Откажется от брата? Я был уве-рен, что нет. Но, может, согласится на роль молчаливого наблюдателя, принимающего условия КГБ: вы нам не мешаете -мы вас не трогаем? И вот сейчас я смотрю на него, сидящего среди кагебешников: он демон-стративно игнорирует ненавидящие взгляды, жесты и выкрики, ведет записи; глядя на Леню, я чувствую связь с семьей и друзьями, со всем миром. Мы радостно улыбаемся друг другу. "Береги родителей, Леня!" -- мысленно говорю я ему.

Приговор оглашен: тринадцать лет. После своего последнего слова я и забыл совсем, что должны еще назвать срок. Пятнадцать лет, тринад-цать -какая разница! На меня это сейчас не производит абсолютно ни-какого впечатления.

Меня выводят из зала, и в последний момент Леня кричит:

-- Толенька! С тобой -- весь мир!

На него сразу же бросаются кагебешники; я хочу крикнуть: "Береги родителей!" -- но не успеваю и рта раскрыть: чья-то согнутая в локте рука сдавливает шею, меня подхватывают под руки, поднимают в воз-дух, бегом проносят по коридору и вбрасывают в воронок. Запирается "стакан", включается сирена, и машина срывается с места.

В камере я успеваю только сказать соседу: "Тринадцать лет", -- как нас сразу же забирают на прогулку.

Только здесь, во дворике, я перевожу дыхание. Леонид поздравляет меня.

-- С чем?

-- Во-первых, не расстреляли. Во-вторых, такой прекрасный срок -тринадцать лет!

-- Почему прекрасный?

-- У нас, мошенников число тринадцать считается самым счастли-вым! Вот, смотри.

Он снимает рубаху, и на его правом плече я вижу вытатуированную цифру "13".

Мы смеемся. Я начинаю понемногу приходить в себя.

Тут мой сокамерник настораживается, к чему-то прислушивается. С последнего этажа тюрьмы доносятся звуки радио. В наших камерах ре-продукторов нет, но они есть у тех зеков, которые работают в тюрьме поварами, раздатчиками, уборщиками. Это обычно заключенные, при-говоренные к коротким срокам и отбывающие их тут же.

Репродуктор далеко от нас, но включен на полную мощность, и я то-же начинаю разбирать отдельные слова: "Щаранский... Филатов... ЦРУ... изменники..."

-- О тебе передают! -- говорит с восхищением мой сосед.

Ах, сволочи! Теперь на весь мир будут кричать: Щаранский и Фила-тов -шпионы! "Ладно, я свое сказал", -- пытаюсь я успокоить себя.

На следующий день в "Правде" мы прочтем статью, текст которой сейчас передают, о процессах надо мной и Филатовым... "Да, не прошло и получаса, а статья готова!" -- скажу я Леониду со злостью. А что было злиться-то, спрашивается? Я ведь лучше других знал, что все подготов-лено заранее...

Вернувшись с прогулки, я взволнованно хожу по камере. Радость по-беды так велика, что я не чувствую усталости. Достаю из кармана слег-ка надорванную карточку Авитали.

-- Не возражаешь, если я поставлю ее на стол? -- спрашиваю я Лео-нида.

Он сразу же соглашается и ложится на нары, чтобы не мешать мне ходить по камере. Три шага к окну -- я смотрю на Наташу. Поворот -- три шага к двери. Поворот -- смотрю на Наташу. Начинаю читать свою молитву. И вдруг какой-то ком, внезапно подкативший к горлу, лишает меня дыхания. Я упираюсь лбом в стену и -- плачу...

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1. ЭТАП

Наутро после суда, пятнадцатого июля семьдесят восьмого года, я проснулся там же, где провел последние шестнадцать месяцев. Но это было уже не то Лефортово, в котором меня изолировали, отняв свободу, где меня пытались сломить, угрожая лишить жизни. Теперь следственная тюрьма стала местом, где я одержал победу, защитил свою духовную независимость от царства лжи, укрепил незримую связь с Авиталью и Израилем. Все вокруг, казалось, было свидетелем моего триумфа: стены камеры, убогая тюремная мебель и, конечно же, люди -- сосед, надзиратель, которых мне хотелось прижать к сердцу от из-бытка чувств.