Не убоюсь зла

Настоящая бомба замедленного действия в камере -- репродук-тор. В Лефортово радио не было. Более того -- следователи по-спешно выключали приемник, когда я входил в кабинет: а вдруг услышу что-то, чего мне знать не следует. Поэтому здесь я, может быть, впервые в жизни наслаждался, слушая Москву: какие-ника-кие, а все же известия, да и музыку иногда передают. Но это хо-рошо, когда сидишь один. А если в камере -- несколько человек, и у каждого -- свое представление о том, что стоит слушать по ра-дио и чего не стоит?

Вот типичный пример из жизни. В одной камере сидели двое. Один -ученый, публиковавший в самиздате статьи с анализом методов со-ветской пропаганды; он называл себя "дурологом" -- специалистом по советской методологии задуривания мозгов. Слушать советское радио -- причем практически все передачи подряд -- для него, можно сказать, профессиональная потребность. Другой же всю жизнь пытался убежать от советской власти, а та его не отпускала. Он уходил во внутреннюю эмиграцию -- его арестовывали и осуждали за диссидентскую деятель-ность; пытался перейти границу -- поймали и дали пятнадцать лет за измену Родине. Слушать ненавистное советское радио для него -- на-стоящая пытка. Доходит до того, что один включает репродуктор, а дру-гой выключает. Кончилось тем, что они потребовали рассадить их по разным камерам, и им пошли навстречу, проведя, правда, одного из них через карцер, и это еще благополучный исход: если бы они подрались, то им либо добавили бы по паре лет за хулиганство, либо, шантажируя новым сроком, попытались сломить духовно, что, собственно, и являет-ся главной целью КГБ в тюрьме.

Говорят, что когда подбирают экипаж космонавтов для длительного полета, то с помощью специальных тестов проверяют их психологиче-скую совместимость. У меня сложилось впечатление, что КГБ подбирал состав камер по обратному принципу: психологической несовместимо-сти. И не просто садизма ради: ведь напряженная обстановка в камере может помочь им довести зека до такого состояния, когда он станет стремиться вырваться оттуда любой ценой и согласится ради этого стать стукачом.

Кроме того, несовместимость заключенных дает КГБ возможность разжечь между политиками пламя национальной и религиозной розни, посеять ненависть, плоды которой органы будут собирать не только в тюрьме, но и тогда, когда эти зеки выйдут на волю.

Не знаю, руководствовался ли КГБ именно такими соображениями, когда сажал меня и Пяткуса в одну камеру, но трудно было подобрать более разных людей.

Викторасу около пятидесяти, он из литовской крестьянской семьи, католик. Сажали его как националиста-антисоветчика. Шесть лет он отсидел при Сталине, восемь -- при Хрущеве; сейчас получил десять лет заключения и пять -- ссылки. В каждом движении Виктораса -- не-торопливость, обстоятельность старого зека, но иногда он может взор-ваться как мальчишка. Идеал свободного национального существования для Пяткуса -- Литва до тридцать девятого года, когда прибалтийские государства пали жертвой сговора между Сталиным и Гитлером; досто-инства и недостатки Запада он оценивает, сравнивая его особенности с этим своим идеалом. Скажем, он очень недоволен тем, что коммуни-стам на Западе разрешают действовать совершенно свободно.

Его отношения с людьми определяет возрастная субординация. Раз я младше, да к тому же иду "по первой ходке", то должен принимать его мнения как истину в последней инстанции и не имею права их оспари-вать. Я, однако, с детства общался с людьми значительно старше меня и привык к тому, что они уважали мое право иметь собственную точку зрения. Все же долгие годы жизни в ГУЛАГе научили Пяткуса обсуж-дать и обдумывать взгляды других людей, даже те, которые противоре-чили его собственным.

Отец Виктораса во время войны прятал у себя на хуторе двух евреев. Как для него, так и для сына христианство было не сводом формальных обрядов, а кодексом нравственности, предписывающим, в частности, помогать преследуемым. Больше трех десятилетий прошло после окон-чания войны, но Пяткус с болью и гневом рассказывал мне о массовых расстрелах литовских евреев, свидетелем чему он был.

-- Однажды, -- вспоминал он, -- акция проходила недалеко от на-шего дома. Услышав выстрелы, мать стала молиться, перебирая четки. "Молитесь, дети, и вы за души невинных",-- сказала она нам.

При этом Викторас с глубокой неприязнью относился к евреям, под-державшим в его стране советскую власть, когда русские оккупировали Литву, и ставшим первыми помощниками КГБ в расправах над литовцами. Многие годы тюрем и лагерей лишь укрепили в нем это чувство -- ведь для многих зеков, особенно тех, кто сидел с тридцатых годов, со-ветская власть была "жидовской" властью.