Не убоюсь зла

Я пишу заявление прокурору, предупреждаю: если через пятнадцать дней не получу из дома подтверждение, что мое письмо получено, начи-наю голодовку. Конечно, никогда нельзя знать наверняка, какова в дан-ный момент обстановка на воле, опасаются сейчас наших акций проте-ста или нет, но если мы хоть отчасти правы, предполагая, что встреча Картера с Брежневым изменит ситуацию, то я принял верное решение.

Через день мне сообщают, что мое письмо отправлено; проходит еще неделя, и я получаю подтверждение из дома: оно получено. Может, те-перь дела с перепиской улучшатся? Ведь чем больше знают на воле о том, что тут у нас происходит, тем меньше в ГУЛАГе произвола. Тем временем я делаю еще один "ход конем": записываюсь на прием к на-чальнику тюрьмы подполковнику Малофееву. Это простой, грубый му-жик, довольно бесхитростный для поста, который занимает. Врать он во всяком случае умеет плохо -- серьезный недостаток для человека его положения. Неудивительно, что его вскоре перевели на другую работу.

Формально Малофеев -- главный местный босс, но фактически по-литзаключенными занимается КГБ. Однажды я ему прямо об этом ска-зал:

-- Вы начальник, а даже самых простых вопросов решить не можете -например, кому с кем в камере сидеть.

-- Да, в этой половине коридора моя власть ограничена,-- честно признался он.-- Зато там, -- и он махнул рукой в сторону бытовиков, -- я настоящий хозяин.

На сей раз я начал с каких-то мелких бытовых претензий, а потом спросил:

-- Кстати, до каких пор будет продолжаться это безобразие с письма-ми? Мы же не виноваты, что Бутмана освободили! Почему нам из-за этого закрыли переписку?

Малофеев растерялся и даже покраснел.

-- Не знаю... Письмами занимаются другие, -- не сразу ответил он. И никаких попыток отрицать, что Бутман на свободе!

Я вернулся в камеру, с трудом дождался "окна" -- времени смены надзирателей, удобного для вызова человека на связь, и передал Иоси-фу свой разговор с Малофеевым. Мы радовались и в то же время боялись поверить до конца. Но уже через пару дней плотину прорвало: мне вру-чили два письма из дома и одно от друзей; немало строк в них было вы-черкнуто цензурой, но и оставшегося оказалось достаточно, чтобы по-нять: Гиля на свободе!

Более того -- мама пишет: "Надо найти время поехать проститься с Ариной, а то она уедет к мужу, и мы, может, больше никогда не уви-димся". Арина -- жена Алика Гинзбурга, осужденного одновременно со мной. Значит, и он уже на Западе?! Пройдет еще несколько месяцев, пока мы узнаем точно: пять политзеков -- Кузнецов, Дымшиц, Гинз-бург, Винс и Мороз -- были обменены на двух советских шпионов, арестованных в США, а за несколько дней до этого досрочно освободили пятерых узников Сиона, которым до конца срока оставался год: Бутмана, Хноха, Залмансона, Пенсона и Альтмана. Советы пошли на такой шаг ради создания "благоприятной атмосферы" во время встречи руко-водителей двух стран. Много позже мне стало известно, что Картер пы-тался включить в сделку Орлова и меня, но власти СССР категорически отказались: сроки наши были большими, цены на нас -- высокими, а по-тому время расплачиваться нами еще не пришло. В КГБ сидят опытные купцы, и торговать с Западом живым товаром они научились.

Чем меньше времени оставалось до встречи в верхах, тем больше мы нервничали. Освобождение наших товарищей было добрым предзнаме-нованием; все: и скептики, и оптимисты -- ждали следующих шагов. Советы собираются подписать с США договор ОСВ-2. Но разве пойдет Америка на это после того, как русские продемонстрировали нежелание выполнять положения Заключительного акта, принятого в Хельсинки? Может ли Картер снять свои требования к СССР освободить членов Хельсинкской группы? Не может! -- считал я.

-- Запад все может! -- возражал Викторас, не забывший опыт про-шлого. Но и он, как мне казалось, предпочитал ошибиться и с нетерпе-нием ждал развития событий.

И вот встреча состоялась, соглашение подписано, Картер с Брежне-вым обнялись -- мы слышали обо всем этом по репродуктору. Что же их объятие принесет нам: скорое освобождение или наоборот -- потерю на-дежды? Прошла неделя, другая -- а в нашем положении ничто не изме-нилось. Наконец Пяткус грустно заключил:

-- Теперь придется ждать, пока все Политбюро передохнет, а это еще как минимум лет пять...

Я старался не терять оптимизма: впереди -- ратификация подписан-ных соглашений, Советам будет нужен голос каждого сенатора, а борьба за наше освобождение не прекращается на Западе ни на минуту.

Оказался прав не я, а Викторас...

Несмотря на это разочарование, а может быть, благодаря ему, лето семьдесят девятого года определило всю мою последующую тюремно-лагерную жизнь: я окончательно избавился от иллюзий и психологиче-ски подготовился к испытаниям, которые, я знал, мне еще предстояли.