Не убоюсь зла

На меня составляют рапорт. Должно последовать наказание. Но у властей уже более серьезные проблемы: начинается первая коллектив-ная голодовка политзаключенных Чистопольской тюрьмы с конкретны-ми требованиями к властям -- до этого мы проводили такие акции лишь в дни наших праздников.

Уже к вечеру приезжает прокурор из Казани, заходит к нам в каме-ру, грозит новым сроком за организацию беспорядков в тюрьме. Мы от-казываемся с ним говорить, требуем представителя Москвы. В течение нескольких дней с нами беседует тюремное начальство, увещевания и угрозы сменяют друг друга. В конце концов власти начинают уступать. Ответов на наши требования, правда, еще нет, но вдруг каждому из нас выдают пачки писем из дома -- Иосиф, счастливчик, получает сразу де-сятка полтора посланий из Израиля! Мне приносят кучу книг, давно за-казанных мной через организацию "Книга -почтой", но, по стандарт-ным ответам тюремной администрации, так якобы и не присланных ма-газинами.

Наконец начальство вступило в переговоры с Казачковым, обещало, что лейтенант Зазнобин больше не появится в нашей, политической, ча-сти тюрьмы. Убедившись, что и письма его отправлены матери, Миша завершил многомесячную голодовку, а вместе с ним -- и мы свою, один-надцатидневную. Наша акция солидарности помогла нам -- хотя бы временно -- решить немало бытовых вопросов, а главное -- напомнила КГБ, что в обращении с нами есть пределы, которые мы им не позволим переступить.

Через три недели после этого меня-таки посадили в карцер и продер-жали в нем ровно одиннадцать суток -- по числу дней голодовки. Повод к этому они нашли совершенно пустячный, но истинную причину нака-зания скрыть и не пытались.

* * *

Семьдесят девятый год, задавший моей жизни иной, замедленный темп, стал для меня периодом не только психологической, но и физио-логической перестройки. Когда в машине резко переключаешь скорость, коробка передач откликается недовольным скрежетом. Так отреагировал и мой организм: если в Лефортово я чувствовал себя прекрасно, то сейчас совсем расклеился -- меня лихорадило, мучила мигрень, болело сердце... Несмотря на то, что мы были на обычном тюремном рационе, а не на пониженном, за этот год мой вес снизился с шестидесяти кило-граммов до пятидесяти. Викторас же, по-моему, вообще побил все ре-корды: этот крупный, склонный к полноте мужчина без всякого лечеб-ного голодания скинул тридцать шесть килограммов лишнего веса -- почти целого Щаранского!

В последующие годы, привыкнув к ГУЛАГовским условиям, проведя -- и не раз -- по многу месяцев на режиме пониженного питания, где не дают ни сорока граммов мяса в день, ни двадцати -- сахара, только хлеб да баланду из кислой капусты, я сам удивлялся, как можно на обычном тюремном рационе испытывать чувство голода и худеть. Но тогда я уже был на ином уровне физического существования, с гораздо меньшим за-пасом сил и энергии; сейчас же, видимо, мой организм, ожесточенно со-противляясь, сдавал позицию за позицией.

Летом появилась проблема посерьезней: глаза. Стоило прочесть не-сколько строк -- начиналась страшная резь, а потом -- головная боль. Потерять возможность читать в тюрьме -- настоящая трагедия для зека .

Я забил тревогу, стал добиваться осмотра специалистом, сообщил до-мой. Несколько месяцев борьбы -- и в тюрьме появился окулист, вынес-ший диагноз: ослабление глазных мышц из-за нехватки витаминов. Капли и уколы, прописанные им, не помогли. Друзья прислали специ-альный курс упражнений для укрепления мышц, и через месяц мне ста-ло немного легче, по двадцать-тридцать минут уже мог читать без пере-рыва. Настоящее облегчение наступит лишь в лагере, где я увижу солн-це, месяц под открытым небом окажется самым лучшим лекарством. Но как только меня опять переведут в тюрьму, все начнется сначала...

* * *

Двадцатое января -- день моего рождения, и с утра я жду поздрави-тельной телеграммы из дома. Наступает вечер -- ее все нет. Что ж, бес-покоиться нечего: могли задержать на проверке или вообще конфиско-вать. Но на душе почему-то тревожно. Решаю сесть за очередное, фев-ральское, письмо родителям. Начинаю писать -- и бросаю ручку: непо-нятная тревога мешает сосредоточиться, я встаю и хожу взад-вперед по камере.

На следующий день -- неожиданный сюрприз, потрясающий пода-рок ко дню рождения: мне выдали миниатюрную книгу в черном пере-плете -- мой сборник псалмов! За несколько дней до ареста я получил его от кого-то из туристов с письмом от Авитали: "Эта книжка была со мной очень долго. Мне кажется, настало время ей быть с тобой".