Не убоюсь зла

-- Во время твоей голодовки было много протестов, -- быстро, боясь, что его прервут, сказал мне брат, -- в том числе руководителей различ-ных государств и известных политических деятелей. Двадцать первого января Андропов лично ответил Жоржу Марше, однако ясно, что это от-вет и всем другим, дав понять, что ты можешь быть вскоре освобожден. После этого наша переписка, как видишь, наладилась. Сейчас в Мадриде подходит к концу Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе. Американцы прозрачно намекнули на то, что без решения твоего вопроса они мадридский документ не подпишут. И вот руководитель советской де-легации передал главе делегации США, а тот сообщил Авитали, что если ты напишешь заявление с просьбой освободить тебя из гуманных сообра-жений, по состоянию здоровья, то твоя просьба будет удовлетворена. То же самое сказали и нам в КГБ. Американцы считают, что СССР не обма-нывает, и что это большая уступка, ведь они не требуют от тебя ни при-знания вины, ни покаяния, ни осуждения кого бы то ни было. Люся (так близкие и друзья называли Елену Георгиевну Боннэр, жену Андрея Дмитриевича Сахарова) просила передать тебе от своего имени и от имени ее мужа, что, по их мнению, на это предложение следует согласиться.

-- А Наташа? Наташа тоже просила? -- перебил я Леню.

-- Нет, Наташа ни о чем не просила, -- поспешно ответил он, и я вздохнул с облегчением, ведь в противном случае мне пришлось бы впервые не согласиться с женой.

-- Мы с мамой тоже не даем тебе советов, как себя вести, но я дол-жен передать твой ответ в американское посольство. Они ждут. Поэтому подумай и к концу свидания скажи нам.

-- Мне не к чему ждать до конца встречи, -- снова перебил я брата. -- Я не совершал никаких преступлений. Преступники те, кто аресто-вал меня и держат в тюрьме. Поэтому единственное, с чем я могу обра-титься к властям, это с требованием моего немедленного освобожде-ния и наказания виновных. Просить их проявить гуманность означало бы признать за ними право говорить от имени закона и справедливости.

Мне никто не возразил, но я видел, как погрустнела мама. Потом речь зашла о наших семейных делах; оба они неоднократно упоминали имя Наташи, пытаясь рассказать о ее самоотверженной борьбе. Но те-перь уже надзиратели стали прерывать их. В самом конце свидания мама тихо спросила, умоляюще глядя на меня:

-- Толенька, может, ты все же еще подумаешь над этим предложе-нием?

Бедная моя старушка! Как мне было тяжело ее огорчать... Я только отрицательно покачал головой.

Напоследок нам с мамой разрешили обняться, андроповская "отте-пель" ломала тюремные устои...

-- А теперь -- с братом,-- сказал я дежурному офицеру, отрываясь от плачущей мамы.

-- Ну это уж слишком! -- возмутился тот, и двое старшин подхвати-ли меня под руки и отвели в камеру.

Это свидание было не из легких. Как всегда, во время таких встреч в голове образуется винегрет из подготовленных заранее вопросов, а те, которые ты все же задаешь, выпадают из этого хаоса почти случайно. И на каждый такой вопрос -- другой, который задаешь самому себе, а сто-ил ли он затраченных на него драгоценных минут из двухчасового сви-дания, отделенного от предыдущего полутора годами жизни.

А сразу же после свидания начинаешь составлять баланс: это сказал, о том-то узнал, что-то забыл, это упустил, того-то не понял...Тысячи воп-росов, которые ты не смог, не успел или забыл задать, обрушиваются на тебя. Теперь многие годы тебе не удастся получить на них ответы. Но да-же те крохи информации, которые тебе перепали, растворили огромное окно в мир, и ты будешь неделями, месяцами, а то и годами перебирать их снова и снова. Видя своих родных раз в один-два года, особенно остро воспринимаешь изменения в них, стареющих вдалеке от тебя; жизнь за это время сделала очередной скачок, и тебе уже надо предпринимать но-вые усилия, чтобы совместить себя с ними... Но на этот раз на все эти обычные после свидания переживания накладывается печальный образ мамы, и в ушах звучит ее полувопрос-полувздох: "Может, ты все же?.."

Я с ходу отверг предложение КГБ, даже не объяснив маме причину отказа. Поймет ли меня Авиталь? Сердцем -- безусловно, а вот разу-мом... Ведь я и сам, кажется, не могу дать своему поведению рациональ-ное объяснение. Словом, следующее письмо Авитали в Иерусалим я ре-шил посвятить анализу занятой мной позиции.

Когда-то в Лефортово от меня требовали покаяния, осуждения сооб-щников, обещая взамен скорое освобождение и возможность, оказав-шись на воле, в Израиле, взять свои слова обратно. Тогда я сформулиро-вал для себя три причины, по которым был не вправе это сделать: такой поступок подорвал бы силы соратников, ослабил поддержку на Западе и подвигнул КГБ на новые расправы.