Не убоюсь зла

Арест изменил все. Закрылись тюремные ворота. Огромный мир, рас-крывшийся передо мной за несколько последних лет как арена захваты-вающей борьбы добра со злом, внезапно сжался до размеров камеры и ка-бинета следователя. Но все, что было мне дорого, значимо для меня в той жизни, я должен был взять с собой в тюрьму. И мир, который я мысленно восстанавливал, оказывался реальнее и сильнее мира Лефортово. Наша связь с Авиталью победила навязанную нам КГБ изоляцию; духовная свобода, обретенная мной, оказалась неуязвимой в условиях неволи. Ми-стика обернулась реальностью, и своей молитвой я как бы признал над со-бой власть Верховной силы, существование которой отрицал мой разум.

Книга псалмов была единственным материальным свидетельством нашего трансцендентного единства с Авиталью. Что заставило ее по-слать мне этот сборник накануне моего ареста? Как случилось, что я получил его в день смерти отца? Но не сказочным героем и не мистиче-ским сверхчеловеком предстал передо мной царь Давид, когда я читал сложенные им песни; это была живая неукротимая душа, терзаемая со-мнениями, восстававшая против зла и страдавшая от сознания собственной греховности. Давид был горд, смел, дерзок. Но чтобы успешно про-тивостоять врагам, необходимо смирение пред лицом Господа. Страх Божий вел Давида по долине смерти.

Когда я впервые встретил в псалмах слова "страх Божий", то решил, что имеется в виду боязнь наказания за грехи. Со временем, однако, ути-литарность такого понимания стала очевидной для меня, и псалмы, и опыт собственной жизни углубили смысл этих слов. Почему я в Лефорто-во отказался от сделки с КГБ? Почему был готов умереть из-за неотправ-ленного письма? Почему отказался написать просьбу об освобождении по состоянию здоровья? Почему для меня так важно не отступить ни на шаг к той рабской жизни, которую я вел когда-то? В одном из псалмов сказа-но: "Тайна Господа -боящимся Его, и Завет Свой он открывает им".

Постепенно я начал осознавать, что страх Божий -- это и преклонение пред могуществом Создателя, и восхищение грандиозным Божественным замыслом, и, что особенно важно, -- подсознательная боязнь этому замыслу не соответствовать, оказаться недостойным и миссии, возложенной на тебя Творцом, и тех сил и возможностей, которыми он тебя наделил.

"Начало всякой мудрости -- страх Божий", -- читал вслух Володя, и эти слова царя Соломона подводили итог нашим многолетним духовным поискам.

"Может, это чувство -- необходимое условие внутренней свободы че-ловека, -- писал я родным, -- а значит, и основа духовной твердости? Мо-жет, страх Божий -- единственное, что может победить страх перед людь-ми?.. Ну а если вас интересует мое мнение о том, откуда он берется -за-ложен ли он в нас свыше или человек сам взрастил его в своей душе по хо-ду исторического развития, -- то скажу лишь, что это вопрос о происхож-дении религии, и я не знаю на него ответа. И хотя мне известно, сколько крови пролилось в попытках этот ответ найти, какое значение имеет он для многих и сегодня, должен признаться, что для меня он несуществен. Я его попросту не ищу, полагая, что это бессмысленно. Так ли уж важно, откуда возникло религиозное чувство -- по воле Творца или же человек каким-то непонятным образом сумел сам подняться над своей физиче-ской природой? Значимо для меня лишь то, что страх этот существует, что я ощущаю его силу и власть над собой, что он определяет мои поступ-ки и всю мою жизнь, что чувство это вот уже десять лет связывает нас с Авиталью надежнее всякой почты и телепатии".

Тексты Торы и Евангелия, которые читал вслух Володя, я восприни-мал по-разному. Хотя евангелические призывы к духовной свободе и любви к ближнему и находили отклик в моей душе, я не мог заставить себя забыть о реальности, созданной людьми, для которых эти верные и красивые слова были руководством к действию. Когда мой товарищ чи-тал отрывок, где евреи кричат: "Пусть он погибнет! Его кровь будет на нас и наших детях!" -- я не мог не думать о том, сколько еврейских по-громов за два тысячелетия были призваны оправдать эти слова.

Володя почувствовал, что настроение мое изменилось, и, оторвав-шись от книги, сказал:

-- Знаешь, я согласен с одним французским философом, который сказал, что преследовать евреев именем христианства -- все равно что убивать своих родителей ради утверждения "новой правды". Этому не может быть оправдания.

Голос его дрожал, и я, зная Володю уже достаточно хорошо, видел, что слова эти идут из самой глубины его сердца.

Целый месяц, пока нас не рассадили по разным камерам, продолжа-лось это чтение, и мы оба с Порешем чувствовали одно: какими бы ни были наши пути и молитвы, молимся мы одному Богу. Он оберегает на-ши души и учит не бояться зла, когда мы идем долиной смерти.