Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали

— Брат, но я не по таким делам мастер.

— Ты вообще мастер. Ну, очень нужно!

— ... почерк-то не сложный совсем. Да пожалуй, что сделаю. Однако ж позволь полюбопытствовать — для чего?

Рассказываю: покажем одной аферистке, приятель которой подделал в ее пользу завещание; если она будет упорствовать, пойдешь в полицию с признательным показанием; за такую самосдачу получишь три или только два года ссылки, в Тобольск, например, и премию в пятнадцать тысяч рублей.

— Позволь-позволь, это что же — я уголовным преступником окажусь?

— Я всем знакомым раструблю, что тебя сослали за убеждения, что ты на Красной площади у Лобного места кричал лозунги Французской революции: «Свобода, равенство и братство». И все поверят, потому что ты спьяну можешь и не такое натворить.

— Нет, Серж, это как-то несерьезно.

— Пятнадцать тысяч несерьезно? Потом, Тобольск тоже купеческий город, и там портреты нужны. Наконец, туда ссылали Радищева, Сперанского, и нескольких декабристов — нарисуешь дома, где они жили, у родни нарасхват пойдет.

— Хм, сама по себе идея хорошая. Однако ты сказал — «если она будет упорствовать», а если не будет?

— Получишь тысячу рублей от законной наследницы.

— А так пятнадцать?

— Да. И прикинь — люди вообще там даром живут.

— Оставляй лист, приезжай завтра в десять. Выпей на дорожку.

Назавтра в десять.

Я сравниваю листок покойного генерала и две строчки, переписанные оттуда на другом листе.

Талант.

— Слушай, а ты и векселя подделывать можешь. Не пробовал?.. Ладно, поехали.

Тот самый дом на Воронцовом поле.

Через минуту мы в знакомом уже мне кабинете, посреди стоит улыбающаяся женщина с блестящими от довольства глазами.

Мы кланяемся.

— Рада вас видеть, господин Заваьялов. — Вид откровенно ликующий: «приперся щенок, да еще с каким-то растрепанным брандахлыстом». — Представьте мне вашего товарища.

— Чуть позже. А прежде всего не могу не сказать, что вы великолепно выглядите, сударыня.

— Благодарю-благодарю.

— И не могу не сказать, что я это великолепие несколько поубавлю.

Брови ее изогнулись дугою вверх, взгляд стал насмешливым... но и внимательным.

Достаю из папочки два листа и протягиваю ей.

— Что это?

— Это, извольте видеть, оригинал и подделка почерка покойного генерала. Не правда ли — один к одному? А это, — показываю на приятеля, — автор подделки, которого ищет полиция. Но одумался человек, и с раскаяньем готов явиться хоть тотчас в полицию. С показаниями на вас, разумеется, как на заказчика.

Лицо ее меняет прежнее выражение на гневное и растерянное, и даже в щеках появляется желтизна.

— За раскаянье и выдачу подлинного преступника грозит ему ссылка, не более на три года, он уже выбрал Тобольск.

Она хочет сказать, но из полуоткрытого рта звук не доносится.

Этим надо воспользоваться:

— Но есть, сударыня, компромисс. В сейфе у генерала находились облигации на сумму более двадцати тысяч рублей. Облигации на предъявителя, однако при их продаже клиентам записываются против фамилии номера. Мы, таким образом, можем легко заблокировать эти облигации, вы ведь не заботились от них избавиться — по ним идут хорошие проценты. Итак, под мое и Настино честное слово облигации остаются у вас — можете как угодно распоряжаться.

— Какой вы, Завьялов, фантастический негодяй, — тихо произносит она, цвет лица понемногу к ней возвращается.

Раздумывает... и я не тороплю.

— Послушайте, Завьялов, а может быть мы с вами договоримся, этак, напополам?

Чтобы не вдаваться в мораль, прибегаю к простейшему аргументу:

— Сударыня, я богат.

Она понимает.

Кивает несколько раз головой:

— Истина говорит простыми словами. ... А кто так сказал?

— Еврипид в одной своей пьесе.

— Да-да... что ж, я даже не буду переодеваться — едем к нотариусу, пишу официальный отказ от наследства.

— А как же, — заволновался мой приятель, — как же Тобольск. Там жил в ссылке сам протопоп Аввакум, я хотел со слов старожилов написать его портрет.

Женщина невесело усмехнулась:

— Старожилов, которым за двести лет. До чего же долго люди живут в России. И главное — по-скотски живут почти все, и на тебе — живут и живут.

Помимо законной тысячи, Настя заказала художнику моему, специально втридорога, свой портрет.

И вправду, обогатившись, он скоро уехал.

В Италию.

НОВЕЛЛА III

На две недели мы отправились в наше именье, я — повидать матушку и младшую сестру, а дядя, соответственно, — сестру и племянницу.

Очень весело и к общей радости прошло время, с купаниями в пруду, где вода была много теплее реки, ходили с дворовыми людьми в лес собирать белые грибы-колосовики, уродившиеся в этом году на славу и наслаждались дядиными вечерними рассказами об Американских своих приключениях, о которых до этого я знал слишком мало. А главное, мы все очень мало знали, о состоянии этого континента, об истории его последних десятилетий — после окончательного освобождения в начале двадцатых годов от испанцев. Дядины рассказы порой очень даже шокировали, так что такое их содержание мы с матушкой выслушивали только когда удаляли сестренку спать или заставляли ее погулять перед сном в саду.