Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Неа. Немашечки. Отбыли поутряни. А у меня ключ. Дали. – Она встала на четвереньки и осторожно сползла со стола. Правда, на меня все одно поглядывала с подозрением.

– Из полиции я, – сказала.

– Я ведаю. – Мотя сунула метелку в подмышку. – И господина тоже немашечки. Отбыли… а куда – не сказали.

И это обстоятельство до крайности Мотю огорчало. Оно и вправду, неправильно так, отбывать без указания места отбытия.

– А Медведь?

– Медведей в доме нету.

– Погоди. Я про полицмейстера. Старшего. Знаешь такого?

– А! – Ее лицо озарила улыбка. – Тоже отбыли!

– Когда?

– Так… – Она задумалась, и на хорошеньком лобике прорезались морщины. – Вот… с утреца-то. Он все звонить куда-то пытался. А куда звонить? Тут же ж буря была. Ему вчерась письмецо прислали. Да, точнехонько. В таком от конвертике. – Мотя сложила пальцы двух рук. – В ружовеньком. И еще пахнуло от него страсть до чего хорошо. Я себе тоже такие духи куплю. Опосля. Мне госпожа обещалась платить по пять рублев в неделю! – похвасталась Мотя. – Вовремя мамка подсуетилась. – Она окончательно успокоилась и махнула метелкой по столу. – Она у Сомовых, значится. Я там тоже была. В помощницах кухарки. Но я спрытная, смогу и сготовить, и прибраться туточки нетяжко. Одно что дом проклятый, но маменька сказала, что это все ерунда. Вона, господа ночевамши – и целые. А деньга лишнею не будет. И госпожа целительница. А стало быть, добрая.

Странная логика. Я бы многое могла сказать про доброту целителей. Но мне ли разбивать чужие иллюзии?

– Стало быть, ушел?

– Ага.

– А княгине сказал?

– Неа. Он же ж спамши был. Она еще вчерась его спать услала. Как-то от так рученьками повела, и все… здоровущий мужик. А такому можно научиться?

– Только если дар есть.

– Да? Жалко… А то удобно же ж. Вот у соседки нашей мужик-то хороший, прям золотой, рукастый весь из себя. А выпьет, так буянить принимается. И чтоб от так раз… и он спит.

Мотя мечтательно зажмурилась.

А ведь интересно.

Куда Медведь звонил? То есть сперва он спал. Госпожа целительница не стала рисковать, что разумно. Узнай Медведь, что Барский куда-то сгинул, хрена с два усидел бы. А так спит себе и поправляется без лишних волнений.

Только вечность во сне не проведешь.

Он и проснулся.

– Записку кто принес?

– Так… не знаю. В ящике. Только не с почты это. Точно. На почтах розовых конвертов не было. Ну и адресу не писано.

То есть кто-то сунул конверт в почтовый ящик.

– А кто его отнес?

– Так… я же ж! Мне велено было за… респонденцию глядеть. Вот. Ну я и открыла. Тамочки ничегошеньки, только письмо.

– И ты поняла, что ему?

– Так написано же ж, что господину полицмейстеру. Небось донос какой. От дамы.

– Почему от дамы?

– Дык, говорю же ж, пахло хорошо, страсть. Я княгине показала, а она велела отнесть. Мол, как проснется, так сразу и прочтеть.

– И не открывала?

– Не-а. Как можно в чужие письма нос совать?

И можно. И нужно. Черт, черт, черт… мне это не нравится. Категорически не нравится. Был бы дома Бекшеев, он бы всенепременно заглянул, потому что этикет этикетом, а творящаяся хрень во все это не вписывается. Но Бекшеева вчера не было.

А княгиня была. И сделала то, что сделал бы любой нормальный человек. Передала это гребаное письмо адресату.

– И ты в руки отдала?

– Куда в руки? – Мотя огляделась, выискивая пыль. – Он же ж спал! Так, рядышком поклала. На столик. Чтоб проснулся и сразу увидел.

Он проснулся и увидел.

– Проводи меня в комнату.

– В какую?

– В ту, – я почувствовала, что еще немного, и утрачу остатки терпения, – в которой Медведь спал. То есть господин старший полицмейстер.

Мотя поджала губы и уставилась на меня с сомнением.

– Надо, – сказала я со вздохом. – Для расследования. Потому что…

Потому что не нравится мне это.

Категорически.

Комната Медведя была небольшой. Пахло в ней травами, и висела в воздухе незримая взвесь целительской силы. А княгиня хороша, чтобы спустя столько времени и не развеялось. Я такое только в госпиталях и ощущала.

– Вот туточки…

Кровать аккуратно заправлена.

Столик. И флаконы выставлены по ранжиру. Графин с водой. Стакан.

Одежды нет.

Обуви нет.

Письма нет.

Ни хрена нет. И Медведя тоже.

Думай, думай, думай… розовая бумага. Запах духов. Сладких… травы почти перебивают, но запах кажется смутно знакомым. Он едва уловим. И я кладу обе руки на загривок Девочки. Она скулит. Не понимает. Ей не с чем сравнивать.

Что было в записке?

Что заставило уйти так быстро?

– Он только звонил? Не спрашивал про княгиню?

– Нет.

– А про Бекшеева?

– Спрашивал.

– А ты?

– А я сказала, что отбыли. И не сказали куда…

Плохо, плохо… очень плохо. Он не знал, где искать нас. И… и ждать времени не было.

– А ничего не оставил? Записки там?

– Хотел. Токмо не выходило. У него пальцы не гнулися…

Бывает. Долгий целительский сон – штука специфичная. Мышцы после него как чужие.

– А диктовать?

– Неа… глянул. Я сказала, что грамотная.

Только недалекая.

– А! – спохватилась Мотя. – Сказал, что если Тьма появится, то чтоб передала.

– Что?

– Так если появится.

– Считай, появилась.

Она чуть насупилась и вредно поинтересовалась:

– А документ у вас имеется?

Твою же ж… дайте мне боги терпения. Много терпения. Очень много.