Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Мало ли… у Барского имелись деньжата, все это знали. Да и он особо не скрывал. Вон, каждую неделю, считай, прогуливался в Лезинск, – голос Тихони зазвучал громче и уверенней, – а в отпуск и подальше куда. Не в столицу, но ездил.

– Мишка-то тут при чем?

– Мишка клад нашел.

– Кто сказал?

– Все говорят. Он тратить стал много. – Чай Тихоня насыпал из пачки. И чай дешевый, как и все-то в доме, включая клеенчатую скатерть с затертыми ягодами клубники. – Недавно. Откуда деньги?

Чайник закипал медленно.

И Бекшеев не мог отделаться от сюрреалистичности происходящего. Он собирается пить чай на месте преступления в компании двух потенциальных подозреваемых. А в соседней комнате на полу лежит покойник. Хозяин и чая, и дома.

– Камни, – сказал он. – Мишка нашел кристаллы альбита. Сдавал их через Барского, судя по всему. Собирался сбежать с острова. С… девушкой.

Упоминать имя девушки Бекшеев не стал.

Смысла в этом особо нет.

Чайник пыхнул паром, и Тихоня подхватил его, сняв голой рукой.

– У меня. Чувствительность. Снижена. Неправильная инициация, – пробурчал он. – Ни холода, ни тепла. Ничего почти не ощущаю.

Мог ли он рассказать все то, что рассказал, просто чтобы отвести от себя подозрения?

Хотя… сложно как-то.

Или нет?

Не хватает. Информации. Опыта. С бумагами… другое. Все другое.

Сапожник подвинул к себе сахарницу и бросил в чай три куска. Подумал, бросил еще три.

– Тяга к сладкому, – пояснил. – Если так… это надо со старым Шмейером поговорить.

– Кто это?

– Человек один… – Сапожник чуть поморщился. – Скупает… разное. И достать может. Тоже разное.

– Документы?

– И их. От отца дело перенял, а тот от деда… а дед вроде сперва при шахтах был, но как закрыли, то со свободными охотниками дело имел. Если кто и знает про кристаллы, то он. Но с Мишкой дела иметь не стал бы.

– Почему?

– На кой ему со старым Яжинским отношения портить? Нет, сразу бы донес…

Тогда понятно, зачем Мишке Барский.

– Я… не могу убить. – Сапожник поднял руку над столом, потом повернулся и вытянул. И вторую. И руки мелко-мелко затряслись. Сперва задергались кончики пальцев, потом ладони, а потом он, не выдержав, уронил их на колени. – Я иногда ложку с трудом удерживаю.

– Ломали? – осведомился Тихоня и сам себе ответил: – Потом сращивали. И опять ломали. Если часто и быстро сращивали, то нервы до конца восстановиться не успевают.

Надо же, а теперь он говорил почти и нормально, разве что тихо.

Сапожник кивнул.

– Допрашивали?

– Сперва. Потом… просто. Да и до того… Я ж в штабе сидел. Да, вроде бы и при особом отделе, но в научно-исследовательской группе. Сначала. Потом перевели в группу стратегического планирования. Она так хитро называлась, но по сути… там определяли территории под зачистку.

Тихоня хлебнул кипятку.

– Лагеря?

– И не только. Рабочая сила… структура. Возраст, чтобы не меньше и не больше. Пол. Физические кондиции. Причины для выбраковки. Планы выставлялись, сообразно которым необходимо было поставлять рабочие руки. Потом… потом те, кто подлежал ликвидации. Тоже расчет. Привоз. Нагрузка. Лагеря не должны переполняться. Как и пустовать. – Щека дернулась. – Сам я никого… никогда… даже когда в лагеря ездили. Инспекционные… обязательные. Это ведь экспериментальная система была. Развертывание планировалось по всей Европе. Освобождение жизненного пространства. При малых затратах. Там… такие обоснования.

– Успокоительные – штука хорошая… Не всегда берут.

– И снотворное хреновато помогает. Но без него вообще никак.

– Ты ж говорил, что ты опасный человек. – Бекшеев понял, что отвел взгляд.

И за это стало стыдно.

– Врал.

– Зачем?

– Да… как-то по привычке, что ли. Сначала… я запахом смерти пропитался. Насквозь. Те, кто на войне, чуют его. Меня сторонились. Боялись. Да я и сам страшный был. По лоскуткам сшитый и кривой. Сумасшедший на всю голову. Хрен знает, что от такого ждать. Мне же и лучше. Я… на людей после такого смотреть не мог. Все казалось, что они догадались. Про то, кем я был. Что делал. Что… все-то знают. Или вот-вот узнают. И тогда… я же тварь. Чудовище. – Или тот, кто спешит чудовищем притвориться. – Потом… привык уже. Одному легче. Чтоб не сболтнуть ненароком.

– И сбежал из Петербурга поэтому же?

– Я не сбегал. Но… душно там. И все-то смотрят как на героя… Меня и к награде представили. За что? Я… я людей на смерть отправлял. А они к награде.

И столько недоумения во взгляде, что приходится делать усилие, чтобы снова не отвернуться.

И вправду ведь.

Он убивал, пусть и не своими руками, но участвовал. В том, что происходило. В том, за что многие на виселицу пошли. А его к награде.

– А отец… родные… все не останавливались. Все норовили порасспросить. Вот и… тут спокойнее. Даже иногда получаться стало без снотворного засыпать. Да и люди меньше лезут. Особенно если намекнуть, что… что не надо.

Тихоня покачал головой и сказал:

– Он бы и курице шею не свернул. Нервы плохо восстанавливаются. Особенно такие. Многажды перебитые.

Это да. Только…

– Писать ты можешь.