Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Говори. – И Девочка ворчанием подтвердила, что мы ждем.

Мотя наморщила лобик чуть сильнее и выдала:

– Код красный.

– И?..

– И… и это еще… что-то… погоди, я запомнила! У меня память хорошая!

Код красный.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо… код красный.

Предупреждение. Опасность.

Что было в том письме? И почему Медведь его не оставил?

– Там что-то еще было… что один. То ли куда-то уйдет один. То ли придет один. То ли примет один.

– Прима-один?

– Точно! – Мотя обрадовала. – А чегой это значит?

Это значит, что Медведь опять решил, будто он бессмертен. Прима… высший уровень противника. И он один. Против примы. Идиот. Найду и… и не знаю что сделаю!

Бекшеевой сдам.

На опыты.

С Бекшеевой я столкнулась у ворот.

И не только с ней.

– Как чудесно, что вы здесь. – За рулем княгиня сидела сама. Машина была вроде из Сомовских. Не самая новая, но вполне ухоженная. Княгиня ловко спрыгнула, почти не расплескавши грязь. И машину обошла. – Вы нам и нужны. – Она открыла дверь и подала руку, помогая выбраться Отуле. – Признаться, я думала, что придется ехать к вам, но тут…

Отуля выглядела как-то…

Растерянной?

Потерянной?

В жизни ее такой не видала.

– Что случилось?

– Боюсь, в том, что произошло, – княгиня явно была смущена, – есть изрядная доля моей вины. Я, признаться, порой совершенно забываю, что люди…

– Янка пропала, – тихо произнесла Отуля.

И она?

– Точно?

С Янки ведь станется просто сбежать. От гнилой картошки в погребе, от матушкиных нравоучений, от сестер двоюродных, которые ее бесили. От всей той жизни, что душила Янку. Понимаю. Я такой же была. Почти. Только я бы не сбежала.

Для этого характер нужен. А мой слабоват.

– Вот. – Отуля протянула веревочку с кулоном.

Рыбка.

Маленькая рыбка с золотистыми плавниками. Яркая такая. Знакомая.

– Думаю, – княгиня отряхнула со шляпки воду, – в доме нам будет удобнее беседовать. Обо… всем.

И опять взгляд виноватый.

Она что, думает, Янка из-за нее?

– Матильда, солнышко, пожалуйста, – голос Бекшеевой разлетелся по дому, – сделай чаю. Как-то у вас совершенно невероятно холодно. А казалось бы, я привычная… Ольга Олеговна, снимите мокрую одежду и разуйтесь! Я подберу вам что-либо, не дело это, когда женщина в вашем положении… – Краска залила лицо Отули. – Извините, – спохватилась княгиня, – опять я… я не нарочно.

– Она и вправду не нарочно, – сказала я, когда Бекшеева вышла искать то ли чай, то ли одежду. – Целители, они все слегка сумасшедшие. Дар такой.

С волос Отули текло.

И с одежды.

Куртка вон, даром что воском пропитано, насквозь. Сапоги старые облеплены грязью, комья которой остаются на паркете. Но недовольства дома не ощущаю. Наоборот, будто… тревожится?

– Раздевайся, – я забрала куртку, – а то и вправду простудишься. И… рассказывай. Ты пешком шла?

Кивок.

И губа закушенная.

– Почему? Потому что Яжинский узнал?

Вздох.

Ольга Олеговна… ну да, это имя ей идет, как корове седло. Но дело не мое. Совершенно. Хотя предполагаю, что произошло. Бекшеева приезжала на хутор. И видела Отулю. Почуяла? Такие дела они чуют, что гончие заячий след. А потом спросила, сказала… как-то так, что услышали все.

– Я опозорила память моего мужа, – тихо произнесла Отуля. – И…

– Он тебя побил?

Конечно. К ней ведь сватались. Могла бы замуж пойти, чтобы честь по чести. Тогда и на хутор бы пришел кто, помогать с хозяйством. А она вот… умудрилась. И без мужа.

Спросить, как так вышло?

– Давай с самого начала. – Я взяла ее за руку и осторожно разжала пальцы, заставляя и себя успокоиться. Все одно хрен его знает, где Медведя искать, а вот узнать что-то важное могу. – Янка показывала мне эту рыбку. Подарок Сомовой. Та дружить хотела… и сбежать еще с Мишкой. Любовь у них.

Не то чтобы секрет это. Боюсь, уже нет.

Но пальцы Отули разгибаются.

А на запястье синяк, длинный такой, узкий, какой остается от удара ремнем или плетью. И от вида его ярость закипает.

Девочка, чувствуя это, ворчит, подходит и тычется носом.

Хорошая.

Ты не виновата.

– Разуйся.

– Он запретил говорить. Про Янку. – Голос Отули звучал ровно и почти равнодушно. – Вчера. Госпожа… сказала. Когда увидела, что воду несу. Что нельзя мне. Это опасно может быть.

Бекшеева ведь не знала, что Отуля – вдова давно. И что позор это. Вдовой и безмужней беременеть.

Бекшеева просто увидела и возмутилась, потому что и вправду негоже в положении тяжести таскать.

– Услышали. Отцу мужа сказали. Когда он вернулся. Меня не все любят. – Понятно. Отуля вела дом крепкой рукой. Ясно, что недовольных много будет. – Он стал спрашивать. Злился. Сильно.

Она поджала руки к груди, и с мокрой одежды потекла вода.

– Да снимай ты… – Я огляделась. Гостиная красивая, конечно, но этим и неудобна. Хотя… если покрывало с диванчика содрать и на плечи Отули набросить… – Ведь вроде разумная женщина. Раздевайся, говорю, – сказала с упреком. – И рассказывай. Дальше. А лучше с самого начала…

Что рассказывать?

Обычная история, каких тысячи. Мужчина. Женщина. Взаимная симпатия. Слабая изначально, когда верится, что все это не всерьез, что просто… просто парой слов перекинуться.

Улыбнуться.