Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ)

Понятно. Отуля вела дом крепкой рукой. Ясно, что недовольных много будет.

- Он стал спрашивать. Злился. Сильно.

Она поджала руки к груди и с мокрой одежды потекла вода.

- Да снимай ты… - я огляделась.

Гостиная красивая, конечно, но этим и неудобна. Хотя… если покрывало с дивначика содрать и на плечи Отули набросить.

- Ведь вроде разумная женщина. Раздевайся, говорю, - сказала я с упреком. – И рассказывай. Дальше. А лучше с самого начала…

Что рассказывать?

Обычная история, каких тысячи. Мужчина. Женщина. Взаимная симпатия. Слабая изначально, когда верится, что все это не всерьез, что просто… просто парой слов перекинуться.

Улыбнуться.

На время сбросить груз забот и вообще забыть обо всем. Вернуться ненадолго туда, где тебе лет пятнадцать и вся жизнь впереди. Это ведь немного? Всего-навсего отголоски мечты.

А они растут, растут и прорастают в нечто большее, чем названия нет.

Но есть последствия.

То есть сперва маленькие подарки. Больших Отуля не брала. Он хотел. Кольца. И что-то… звал в свой дом. А она не пошла, потому что как она могла их бросить? Их всех вот? Яжинского, который стар и болен, и без нее точно долго не протянет.

Его сыновей, которые тоже сами не смогут.

И женщин, конечно, порой склочных, уверенных, что заслуживают лучшего, но она-то видела. Она-то знала: пропадут. Без нее и Яжинского.

А тут эта… то ли еще симпатия. То ли уже любовь. Женская слабость. Женщинам ведь порой так хочется быть слабыми. И вот получилось, что получилось.

- Срок большой? – я стянула-таки с нее сапоги, убеждаясь, что они насквозь промокли, как и тряпки, которыми она обмотала ноги. Надо же, ступни совсем маленькие, как у ребенка. И тряпки нужны, чтобы сапоги не соскальзывали.

Чулки серые, не единожды штопаные, тоже мокры. А ноги – леденющие.

- Залезай. На диван. С ногами.

- Большой… я… я не сразу поняла. Я ведь старая.

Ну не сказала бы. Да и если дар есть, хоть и слабый, то возраст вовсе понятие размытое.

- И потом долго думала. Я знаю травы. И… не смогла, - взгляд у нее больной, полный отчаяния. – Не смогла я…

- Ну и молодец.

- Я…

- Ты, ты… что думала делать?

- Родить. И… в храм. Тихонько. Ночью. Я бы… я бы знала, что жив.

Хороший план. Только ни хрена нереалистичный. Не смогла бы она отдать ребенка. Кто бы иной, но только не Отуля. И сама она знает. В глубине души.

- А… этому мужчине ты говорила?

Опущенная голова.

Стало быть, нет.

- Почему?

Не то, чтобы дело мое. Но если он ее так к себе звал, неужто не принял бы с ребенком?

Молчание. И губы поджатые. И вздох.

- Его семья никогда бы не согласилась, - голос у нее тихий. И Отуля обнимает себя, кутаясь в покрывало. А я даю должное княгине. Она давно бы должна вернуться. Но позволяет говорить.

Спасибо ей.

Вот у меня тактичности никогда не хватало.

- Ну и хрен с ней тогда…

- Мне… нельзя возвращаться.

- И не возвращайся.

Теперь во взгляде недоумение.

- У меня поживешь. У нас с Софкой дом большой. А ты за ней как раз присмотришь, не люблю, когда она одна. С каждым годом видит хуже… или вот хозяйство. Ничего в нем не смыслю.

Потому что просто жить она не пойдет.

- Или вон княгине… Янка упомянула, что ты в травах разбираешься. Думаю, полезно будет. Ну и вообще, было бы желание, а дело найдется. Да и Яжинский, думаю, перекипит. Это у него обида.

Кивок.

И закушенная губа.

- Так что там с Янкой.

- Когда он… бить начал, она полезла. Пыталась отобрать плетку…

Стало быть, плетка.

- Он тогда и её… сказал, что много воли нам дал. Что я его позорю, и она опозорит. Что завтра же отдаст Янку Шехмету.

- А это кто?

- Рыбак один. Он… заглядывал. Старый. И злой. Но у него две лодки и четверо сыновей.

А у Яжинского полный хутор баб. Чудесно.

- Янка сказала, что ты обещала её в город забрать.

Мда… стоило переговорить с Яжинским раньше. А теперь, чую, он меня и слушать не станет.

- Это его только разозлило, да? – спросила я. Хотя очевидно же.

Отуля поморщилась.

А синяки-то на руках разноцветные. И стало быть, за плетку свою или что там у него, Яжинский регулярно хватался. Вон те, желтоватые, почти исчезнувшие, недели две как получены, зеленые – посвежее.

Надо же. А мне он нормальным мужиком казался.

Все мы кажемся.

- Он её сильно побил. И в сарае запер.

- А тебя?

- И меня. Внизу.

Это она про погреб? Там же, мать вашу, не просто холодно. Там… я ему эту плетку в задницу засуну.

Девочка заворчала, соглашаясь.

- Выпустил. Утром. Буря была. Сильная. И дерево. Там дерево росло, рядом с сараем. И упало. Козы попугались, разбежались. И куры тоже. Свиньи. Надо чинить. Сгонять. Я… спросила про Янку. А он сказал, что сбежала. Что все одно найдется. И чтоб я не вздумала дурить.

- А ты вздумала.

- Я знала, куда она ходит, когда он злится.

Стало быть, доставалось не только Отуле.

- Помогала. Расчищать… он ушел. На выработку старую. Там у него…

Отуля замялась.

- Что-то незаконное?

Кивок.

Плевать. Хотя… нет, не плевать. Позже наведаемся, просто чтобы прижать старому засранцу хвост.

- И ты ушла.

- Я… думала, что мы сможем уехать. У меня деньги… тридцать рублей. Собрала. Потихоньку. Хватило бы на билет. А там…

У Янки было больше.

- Но её там не было?

Кивок.

- А рыбка была?

Опять кивок.