- Спрашивал, - сказала Мотя.
- А ты?
- А я сказала, что отбыли. И не сказали, куда…
Плохо, плохо… очень плохо. Он не знал, где искать нас. И… и ждать времени не было.
- А ничего не оставил? Записки там?
- Хотел. Токмо не выходило. У него пальцы не гнулися…
Бывает. Долгий целительский сон – штука специфичная. Мышцы после него, как чужие.
- А диктовать?
- Неа… глянул. Я сказала, что грамотная.
Только недалекая.
- А! – спохватилась Мотя. – Сказал, что если Тьма появится, то чтоб передал.
- Что?
- Так если появится.
- Считай, появилась.
Она чуть насупилась и вредно поинтересовалась:
- А документ у вас имеется?
Твою же ж… дайте мне Боги терпения. Много терпения. Очень много.
- Говори, - и Девочка ворчанием подтвердила, что мы ждем. Мотя наморщила лобик чуть сильнее и выдала:
- Код красный.
- И?
- И… и это еще… что-то… погоди, я запомнила! У меня память хорошая!
Код красный.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо… код красный.
Предупреждение. Опасность.
Что было в том письме? И почему Медведь его не оставил.
- Там что-то еще было… что один. То ли куда-то уйдет один. То ли придет один. То ли примет один.
- Прима-один?
- Точно! – Мотя обрадовала. – А чегой это значит?
Это значит, что Медведь опять решил, будто он бессмертен. Прима… высший уровень противника. И он один. Против примы. Идиот. Найду и… и не знаю что сделаю!
Бекшеевой сдам.
На опыты.
С Бекшеевой я столкнулась у ворот.
И не только с ней.
- Как чудесно, что вы здесь, - за рулем княгиня сидела сама. Машина была, вроде, из Сомовских. Не самая новая, но вполне ухоженная. Княгиня ловко спрыгнула, почти не расплескавши грязь. И машину обошла. – Вы нам и нужны.
Она открыла дверь и подала руку, помогая выбраться Отуле.
- Признаться, я думала, что придется ехать к вам, но тут…
Отуля выглядела как-то…
Растерянной?
Потерянной?
В жизни её такой не видала.
- Что случилось?
- Боюсь, в том, что произошло, - княгиня явно была смущена. – Есть изрядная доля моей вины. Я, признаться, порой совершенно забываю, что люди…
- Янка пропала, - тихо произнесла Отуля.
И она?
- Точно?
С Янки ведь станется просто сбежать. От гнилой картошки в погребе, от матушкиных нравоучений, от сестер двоюродных, которые её бесили. От всей той жизни, что душила Янку. Понимаю. Я такой же была. Почти. Только я бы не сбежала.
Для этого характер нужен. А мой слабоват.
- Вот, - Отуля протянула веревочку с кулоном.
Рыбка.
Маленькая рыбка с золотыми плавниками. Яркая такая. Знакомая.
- Думаю, - княгиня отряхнула со шляпки воду. – В доме нам будет удобнее беседовать. Обо… всем.
И опять взгляд виноватый.
Она что, думает, Янка из-за нее?
- Матильда, солнышко, пожалуйста, - голос Бекшеевой разлетелся по дому. – Сделай чаю. Как-то у вас совершенно невероятно холодно. А казалось бы, я привычная… вы идите. Ольга Олеговна, снимите мокрую одежду и разуйтесь! Я подберу вам что-либо, не дело это, когда женщина в вашем положении…
Краска залила лицо Отули.
- Извините, - княгиня спохватилась. – Опять я… я не нарочно.
- Она и вправду не нарочно, - сказала я, когда Бекшеева вышла искать то ли чай, то ли одежду. – Целители, они все слегка сумасшедшие. Дар такой.
С волос Отули текло.
И с одежды.
Куртку вон, даром что воском пропитано, насквозь. Сапоги старые облеплены грязью, комья которой остаются на паркете. Но недовольства дома не ощущаю. Наоборот, будто… тревожится?
- Раздевайся, - я забрала куртку. – А то и вправду простудишься. И… рассказывай. Ты пешком шла?
Кивок.
И губа закушенная.
- Почему? Потому что Яжинский узнал?
Вздох.
Ольга Олеговна… ну да, это имя ей идет, как корове седло. Но дело не мое. Совершенно. Хотя предполагаю, что произошло. Бекшеева приезжала на хутор. И видела Отулю. Почуяла? Такие дела они чуют, что гончие заячий след. А потом спросила, сказала… как-то так, что услышали все.
- Я опозорила память моего мужа, - тихо произнесла Отуля. – И…
- Он тебя побил?
Конечно. К ней ведь сватались. Могла бы замуж пойти, чтобы честь по чести. Тогда и на хутор бы пришел кто, помогать с хозяйством. А она вот… умудрилась. И без мужа.
Спросить, как так вышло?
- Давай с самого начала, - я взяла её за руку и осторожно разжала пальцы, заставляя и себя успокоиться. Все одно хрен его знает, где Медведя искать, а вот узнать что-то важное могу. – Янка показывала мне эту рыбку. Подарок от Сомовой. Та дружить хотела… и сбежать еще с Мишкой. Любовь у них.
Не то, чтобы секрет это. Боюсь, уже нет.
Но пальцы Отули разгибаются.
А на запястье синяк, такой длинный и узкий, который остается от удара ремнем или плетью. И от вида его ярость закипает.
Девочка, чувствуя это, ворчит, подходит и тычется носом.
Хорошая.
Ты не виновата.
- Разуйся.
- Он запретил говорить. Про Янку, - голос Отули звучал ровно и почти равнодушно. – Вчера. Госпожа… сказала. Когда увидела, что воду несу. Что нельзя мне. Это опасно может быть.
Бекшеева ведь не знала, что Отуля – вдова и давно.
И что позор это. Вдовой и безмужней беременеть.
Бекшеева просто увидела и возмутилась, потому что и вправду негоже в положении и тяжести.
- Услышали. Отцу мужа сказали. Когда он вернулся. Меня не все любят.