Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ)

И столько недоумения во взгляде, что приходится делать усилие, чтобы снова не не отвернуться.

И вправду ведь.

Он убивал, пусть и не своими руками, но участвовал. В том, что происходило. В том, за что многие на виселицу пошли. А его к награде.

- А отец… родные… все не останавливались. Все норовили порасспросить. Вот и… тут спокойнее. Даже иногда получаться стало без снотворного засыпать. Да и люди меньше лезут. Особенно, если намекнуть, что… что не надо.

Тихоня покачал головой и сказал:

- Он бы и курице шею не свернул. Нервы плохо восстанавливаются. Особенно такие. Многажды перебитые.

Это да. Только…

- Писать ты можешь.

- Перо легкое, - Сапожник разжал и сжал пальцы. – И целители настаивают. Вроде как, если заниматься постоянно, станет лучше. Или хотя бы не станет хуже. Я дома пишу. Просто переписываю книгу. А тут хоть с пользой.

Почерк у него аккуратный. Крупноватый, но мало ли, у кого какой почерк.

- А ты нормально заговорил. Почти, - сказал Сапожник.

- Так… если потихоньку… мне вон тоже говорили, что разрабатывать надо. Постоянно. Я и пытался сперва. Только все одно больно в первое время. А как поговоришь, то и ничего. Но с кем мне было разговаривать. Взяли тебя когда?

- Незадолго до победы. По глупости… да не важно, - он осторожно отпил чай и закрыл глаза. – Честно, думал, что ни слова не скажу.

- Это ты зря. Все говорят.

- Да, я тоже быстро это понял, - Сапожник кивнул. – Все бы сказал… все и сказал. Что мог. И чего не мог… наших тоже сдал. Только те, кого я знал, успели уйти… я им загодя сигнал дал. Они и успели. А я вот…

- Почему сам остался?

- Приказы. Их нужно было отправить. Завизировать и отправить. Курьерами. А курьеры принимают только лично. Я и… их бы перехватили. Наверное, где-то успели отменить. А может, и плюнули. Тогда-то хватало других забот. Я и решил, что… хоть кого-то… если не по форме А1, а по А2 или А3.

- Это чего?

- А1 – это полная ликвидация перед отступлением. Всех материальных ценностей. Структуры. И…

- Людей?

- Да.

- А эти, остальные?

- Просто отступление. Или отступление с вывозом документации и ценностей. Там хватает нюансов. Но… - Сапожник осторожно отхлебнул чая и зажмурился. – Правда в том, что я в жизни никого не убивал. При этом виноват в смерти многих и многих. Такой вот, мать его, парадокс… честно говоря, было бы легче, если бы я там, в госпитале, сдох окончательно.

- Не вышло? – заботливо поинтересовался Тихоня. – А я многих убивал. И мальцу мог бы шею свернуть. Легко. Людей вообще легко убивать. Слабые они. Тебя вот.

Она поглядел на Бекшеева.

А глаза светлые, выцветшие. И пустота в них. Будто в бездну смотришь. Или смотришься. И как-то сразу вот верится, что да. Мог бы.

И Мишку.

И самого Бекшеева.

- Но я лекарства принимаю.

- Очень успокаивает, - не выдержал Бекшеев.

- А то… менять приходится. Оно одно на другое наложилось. Война эта. Семья… я ж любил их всех. Сестер. Братьев. Отца… мать. Там и мамкины были сестры. И их дети. Да и село такое, что все один одному родня. Отец на это крепко ругался, мол, что надо женихов с невестами где-то опричь искать.

Голос его чуть сел.

И сам Тихоня, отставив кружку, согнулся в приступе кашля. Вытер рот ладонью, а ладонь о штаны.

- Кровь? – Сапожник указал на пятно.

- Да… ерунда.

Ложь. И надо его матушке показать. Да и Сапожника заодно, потому как дрожь дрожью, а мало ли, проверить не помешает. Но если все так, как он говорит, то Сапожника можно вычеркнуть.

Убивать на бумаге и убивать лично – это совсем-совсем разные вещи.

- А ты?

- Что я? А… ну, я на фронте был. Пошел в добровольцы. Отец вот благословил. И крест отдал. Тот самый… там еще частица святых мощей. Чтоб, стало быть, сберегли от пули.

Сберегли.

Выжил ведь.

- А потом письмо пришло… от дядьки. Он… он в соседней веске жил. Потому-то и живым остался. Правда недолго, к ним тоже пришли. Кого на работы отправили. Кого в соседний овражек. Дядьку в овражек… с женой и малыми. Только старших куда-то туда услали.

- Ты меня ненавидишь?

- Уже нет, - Тихоня ответил не сразу и как-то с удивлением, что ли. – Когда-то… когда письмо то пришло. Я прочитал. Он же ж был на пожарище. На третий день, когда… прогорело все. Растаскивал. Искал. Хотя понять, кто там, не понял. Но я представил. Что они. Мамка… и батя. Ленка, она замуж собиралась. Далеко. И наши все шептались, что нехорошо это, от родных так… и накрыло. Трясло долго. У нас-то в роду таких, пробудившихся, давненько не было. И старый я. Ну, для дара.

А еще наверняка никто не понял, что происходит. И как приступ купировать. Чудом себя не спалил.

- Ну а там госпиталь… учебка… я крови хотел. Мести. Всего, как подумаю, корежило. Вот и предложили в пластуны. Я и пошел.

- Многих?

- Многих, - оскалился Тихоня. – Я лучшим был… языков приносил. Их же и потрошил. Сперва потому как надо было, потом… потом уже нравиться начало. Оно ведь сперва вроде как надо так, а потом раз и ловишь себя на мысли, что он орет, корчится, что все-то ты из ублюдка вытряс, и остановиться надо бы. Но не можешь. Потому что тебе нравится, что он орет и корчится.

- Тебя поэтому отстранили?