Читаем Не вышел из боя полностью

И ты был бел – бледнее стен, белее вальса.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,

Но тень за тобою тебя выдавала –

Металась, ломалась, дрожала она

В зыбком свете свечей.

И бережно держа, и бешено кружа,

Ты мог бы провести её по лезвию ножа.

Не стой же ты – руки сложа –

Сам не свой, и ничей.

Где б ни был бал – в Лицее, в Доме офицеров,

В дворцовой зале, в школе – как тебе везло! –

В России дамы приглашали кавалеров

Во все века на белый вальс – и было всё белым-бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,

Через отчаянье, молчанье, тишину,

Спешили женщины прийти на помощь к нам –

Их бальный зал – величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез, –

Припомни бал, как был ты бел, – и улыбнёшься.

Век будут ждать тебя – не моря и с небес,

И пригласят на белый вальс, когда вернёшься.

Ты внешне спокоен средь шумного бала,

Но тень за тобою тебя выдавала –

Металась, ломалась, дрожала она

В зыбком свете свечей.

И бережно держа, и бешено кружа,

Ты мог бы провести её по лезвию ножа.

Не стой же ты – руки сложа –

Сам не свой, и ничей.

Ах! Откуда у меня грубые замашки…

Ах! Откуда у меня грубые замашки?

Походи с мое, поди, даже не пешком.

Меня мама родила в сахарной рубашке,

Подпоясала меня красным кушаком.

Дак откуда у меня хмурое надбровье?

От каких таких причин белые вихры?

Мне папаша подарил бычее здоровье

И в головушку вложил не хухры-мухры.

Начинал мытьё моё с Сандуновских бань я –

Вместе с потом выгонял злое недобро.

Годен в смысле чистоты и образовапья,

Тут и голос должен быть – чисто серебро.

Пел бы ясно я тогда про луга и дали,

Пел бы про красивое, приятное для всех.

Все б со мной здоровкались, все бы мне прощали…

Но не дал Бог голоса – нету, как на грех!

Но запеть-то хочется – лишь бы не мешали –

Хоть бы раз про главное, хоть бы раз – и то!

И кричал со всхрипом я, люди – не дышали,

И никто не морщился, право же, никто.

Дак зачем же вы тогда: всё – «враньё» да «хаянье»?

Я всегда имел в виду мужиков – не дам.

Вы же слушали меня, затаив дыханье,

И теперь ханыжите, – только я не дам.

Был раб божий, нёс свой крест. Были у раба вши.

Отрубили голову – испугались вшей.

Да, поплакав, – разошлись, солоно хлебавши,

И детишек не забыв вытолкать взашей,

Я спокоен – Он всё мне поведал…

Я спокоен – Он всё мне поведал.

Не таясь, поделюсь, расскажу –

Всех, кто гнал меня, бил или предал,

Покарает Тот, кому служу.

Не знаю как – ножом ли под ребро,

Или сгорит их дом и всё добро,

Или сместят, сомнут, лишат свободы,

Когда – опять не знаю, – через годы

Или теперь, а может быть, – уже.

Судьбу не обойти на вираже.

И на кривой на вашей не объехать,

Напропалую тоже не протечь.

А я? Я – что! Спокоен я – по мне хоть

Побей вас камни, град или картечь.

Меня опять ударило в озноб…

Меня опять ударило в озноб.

Грохочет сердце, словно в бочке камень.

Во мне живёт мохнатый злобный жлоб

С мозолистыми цепкими руками.

Когда, мою заметив маету,

Друзья бормочут: – Снова загуляет… –

Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!

Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе «Я», –

Все объясненья выглядят дурацки, –

Он плоть и кровь – дурная кровь моя.

Такое не приснится и Стругацким.

Он ждёт, когда закончу свой виток,

Моей рукою выведет он строчку,

И стану я расчётлив и жесток

И всех продам – гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу, –

Пусть жизнь уходит, ускользает, тает.

Но я себе мгновенья не прощу,

Когда меня он вдруг одолевает.

И я собрал ещё остаток сил.

Теперь его не вывезет кривая.

Я в глотку, в вены яд себе вгоняю.

Пусть жрёт, пусть сдохнет – я перехитрил.

ЛЕКЦИЯ О МЕЖДУНАРОДНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Я вам, ребята, на мозги не капаю,

Но вот он, перегиб и парадокс, –

Кого-то выбирают римским папою,

Кого-то запирают в тесный бокс.

Там все места блатные расхватали и

Пришипились, надеясь на авось,

Тем временем во всей честной Италии

На папу кандидата не нашлось.

Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,

Я б засосал стакан – и в Ватикан!

Церковники хлебальники разинули,

Замешкался маленько Ватикан,

И тут им папу римского подкинули

Из наших, из поляков, из славян.

Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.

Когда б ты знала, жизнь мою губя,

Что я бы мог бы выйти в папы римские,

А в мамы взять, естественно, тебя.

Жаль, на меня не вовремя накинули аркан,

Я б засосал стакан – и в Ватикан!

При власти, при деньгах ли, при короне ли –

Судьба людей швыряет, как котят.

Ну, как мы место шаха проворонили?!

Нам этого потомки не простят.

Шах расписался в полном неумении,

Вот тут его возьми и замени!

Где взять? – у нас любой второй в Туркмении

Аятолла и даже Хомейни.

Всю жизнь свою в ворота бью рогами, как баран,

А мне бы взять Коран – и в Тегеран!

В Америке ли, в Азии, в Европе ли –

Тот нездоров, а этот вдруг помрёт.

Вот место Голды Меир мы прохлопали,

А там на четверть – бывший наш народ.

Моше Даян без глаза был и ранее,

Второй бы выбить, ночью подловив!

И если ни к чему сейчас в Иране я,

То я бы мог поехать в Тель-Авив.

Напрасно кто-то где-то там куражится –

Его надежды тщетны и пусты –

К концу десятилетия окажутся

У нас в руках командные посты.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное