Читаем Не вышел из боя полностью

Но на губах они.

Взрезайте с богом, помолясь,

Тем более бойчей,

Что эти строки не про вас,

А про других врачей.

Я лёг на сгибе бытия,

На полдороги к бездне,

И вся история моя –

История болезни.

Очнулся я – на теле швы,

А в теле мало сил.

И все врачи со мной на «вы»,

И я с врачами мил.

Нельзя вставать, нельзя ходить.

Молись, что пронесло!

Я здесь баклуш могу набить

Несчётное число.

Мне здесь пролёживать бока

Без всяческих общений.

Моя кишка тонка пока

Для острых ощущений.

Я был здоров, здоров как бык,

Как целых два быка.

Любому встречному в час пик

Я мог намять бока.

Идёшь, бывало, и поёшь,

Общаешься с людьми…

Вдруг хвать! – на стол тебя, под нож.

Допелся, чёрт возьми!

– Не надо нервничать, мой друг,

Врач стал чуть-чуть любезней, –

Почти у всех люден вокруг

Истории болезней.

Сам первый человек хандрил,

Он только это скрыл.

Да и Создатель болен был,

Когда наш мир творил.

Адам же Еве яду дал –

Принёс в кармане ей.

А искуситель-змей страдал

Гигантоманией.

Вы огорчаться не должны, –

Врач стал ещё любезней, –

Ведь вся история страны –

История болезни.

Всё человечество давно

Хронически больно.

Со дня творения оно

Болеть обречено.

У человечества всего –

То колики, то рези.

И вся история его –

История болезни.

Живёт, больное, всё быстрей,

Всё злей и бесполезней

И наслаждается своей

Историей болезни.

1978–1979

Новые левые – мальчики бравые…

Новые левые – мальчики бравые

С красными флагами, буйной оравою –

Что вас так манят серпы и молоты?

Может, подкурены вы и подколоты?

Слушаю осатаневших ораторов:

«Экспроприация экспроприаторов…»

Вижу портреты над клубами пара –

Мао, Дзержинский и Че Гевара.

Не разобраться, где «левые», «правые»…

Знаю, что власть – это дело кровавое.

Что же, валяйте – затычками в дырках.

Вам бы полгодика, только в Бутырках!

Не суетитесь, мадам переводчица,

Я не спою – мне сегодня не хочется.

И не надеюсь, что я переспорю их, –

Могу подарить лишь учебник истории.

[1978)

На уровне фантастики и бреда…

На уровне фантастики и бреда,

Чуднее старой сказки для детей,

Красивая восточная легенда

Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.

И кто нырнёт в холодный этот омут,

Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, –

Того болезнь да заговор не тронут,

А кто потонет – обретёт покой и тишину.

Эх, сапоги-то стоптаны! Походкой косолапою

Протопаю по тропочке до каменных гольцов,

Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю

Тебе на серьги, милая, а хошь и на кольцо.

Я от земного низкого поклона

Не откажусь, хотя спины не гнул.

Родился я в рубашке из нейлона –

На шёлковую тоненькую, жаль, не потянул.

Спасибо и за ту на добром слове.

Ноту, не берегу её, не прячу в тайниках.

Её легко отстирывать от крови.

Не рвётся – хоть от ворота рвани её – никак.

Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою,

Всмотрюсь во дно озёрное при отблеске зарниц,

Мерцающие ракушки я подкрадусь и сцапаю

Тебе на ожерелие, какое у цариц.

Пылю по суху, топаю по жиже

И иногда спускаюсь по ножу.

Мне говорят, что я качусь всё ниже,

А я и по низам высокий уровень держу.

Жизнь впереди – один отрезок прожит.

Я вхож куда угодно – в терема и в закрома.

Рождён в рубашке – Бог тебе поможет,

Хоть наш, хоть удэгейский – старый Сангия-мама!

Дела мои любезные, я вас накрою шляпою,

Я доберусь, долезу до заоблачных границ.

Не взять волшебных ракушек – звезду с небес сцарапаю

Алмазную да крупную, какие у цариц.

Нанёс бы звёзд я в золочёном блюде,

Чтобы при них вам век прокоротать,

Да вот беда, – ответственные люди

Сказали: – Звёзды с неба не хватать!

Ныряльщики за ракушками – тонут,

Но кто в рубахе – что тому тюрьма или сума?

Бросаюсь головою в синий омут –

Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!

Но до того, душа моя, – по странам по муравиям

Прокатимся, и боги подождут, повременят.

В морскую гальку сизую, в дорожки с белым гравием

Вобьём монету звонкую, затопчем – и назад.

А помнишь ли, голубушка, в денёчки наши летние

Бросал я в море денежку – просила ты сама.

И, может быть, и в озеро те ракушки заветные

Забросил я для верности – не Сангия-мама.

ОХОТА С ВЕРТОЛЁТОВ

(Конец охоты на волков)

Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,

Отворились курки, как волшебный Сезам,

Появились стрелки, на помине легки, –

И взлетели стрекозы с протухшей реки,

И потеха пошла в две руки, в две руки.

Мы легли на живот и убрали клыки.

Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,

Чуял волчие ямы подушками лап,

Тот, кого даже пуля догнать не могла б, –

Тоже в страхе взопрел – и прилёг, и ослаб.

Чтобы жизнь улыбалась волкам – не слыхал.

Зря мы любим её, однолюбы.

Вот у смерти – красивый широкий оскал

И здоровые, крепкие зубы.

Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,

Псам ещё не намылены холки.

Но на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки!

Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,

К небесам удивлённые морды задрав:

Либо с неба возмездье на нас пролилось,

Либо света конец – и в мозгах перекос…

Только били нас в рост из железных стрекоз.

Кровью вымокли мы под свинцовым дождём –

И смирились, решив: всё равно не уйдём!

Животами горячими плавили снег.

Эту бойню затеял не Бог – Человек!

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное