Не забудь меня (ЛП)

- Да, - говорит он. - Как вы узнали?

Очень бесцветный вопрос, заданный очень бесцветным тоном.

Она едва заметно пожимает плечами и потирает руку (то место, где болело).

Это несложно угадать.

Он - единственный, кто сделал бы это. Кто мог это сделать. Единственный, кому принадлежит лавка, и кто ездит на кадиллаке, и носит дорогие костюмы, и опирается на трость с золотым набалдашником, и улыбается, сверкая золотыми зубами. И она видела, как он разговаривал с доктором Вейлом в больнице, когда они думали, что их никто не замечает.

- И еще вы оплатили мою палату.

Он кивает. Вспышка несеребристой надежды исчезла из его глаз, хотя ключ все еще в его руке и все еще сияет.

- Да.

Она суживает глаза.

- Почему?

- Вы - умная женщина, - говорит он, и уголок его рта подергивается в усмешке, или гримасе. На поверхности Голд покрыт ржавчиной и жесткостью, словно старая консервная банка, и на мгновение острый осколок прорывается в его голос. - Думаю, вам несложно будет догадаться.

Она делает глубокий вдох, бросает взгляд на тяжелую входную дверь, опирается на ближайший шкафчик. Чтобы напомнить себе, что здесь есть дверь, что она не пленница (уже нет), и что никто не сможет заставить ее остаться здесь, если она сама не захочет этого. Она могла бы свалить на пол шкафчик, а он с его хромотой не сможет перебраться через него, и она сможет сбежать.

Но она видит, как он смягчается, словно съеживается. И она видит, как он отводит взгляд, и как вздрагивает, когда ее страх становится слишком очевидным, и ее сердце сжимается.

- Я была вам небезразлична, - говорит она, медленно. Эти слова звучат для нее странно, потому что она ему безразлична, потому что всем она безразлична, потому что никто не знает ее. (Потому что она сама не знает себя).

Жесткость исчезает в его ставшем почти неслышным голосе:

- Так и есть, дорогая.

Это не то, что она хочет услышать, но его глаза, и его руки, и мягкость его голоса говорят ей, что это правда.

- И… - она сжимает руки, складывает на груди. Смотрит на пол и прикусывает губу. - А я?

- Вряд ли это имеет теперь большое значение, не так ли?

Она поднимает глаза, и она предлагает ему тихую улыбку, и она знает, что это недостаточное утешение после всего, что он потерял. Но больше ничего она не может.

- Наверное, небольшое. Но все-таки имеет.

Потому что он не всего лишь странный старик, который, как сказала бы Руби, положил на нее глаз. Если у них было общее прошлое… Если она увидела в нем добро… тогда, возможно, он не то чудовище, каким его, похоже, все считают. Может быть, он всего лишь человек, даже если он умеет зажигать на ладони огненные шары. Может быть, ей не нужно бояться его.

Он делает шаг вперед и вкладывает ключ ей в ладонь так внезапно, что она почти роняет его.

- Возьмите,- говорит он. - Ключ открывает библиотеку и вашу квартиру, но, наверное, вы захотите сменить замки на случай, если кто-нибудь найдет второй ключ.

Он отворачивается и, прихрамывая, уходит за прилавок. Берет салфетку и принимается полировать золотое инкрустированное яйцо.

- Сколько я вам должна? За проживание.

Салфетка движется с почти неистовой скоростью.

- Ничего.

- Почему?

Он не поднимает глаз.

- За дар не нужно платить.

Пауза. Она дышит в тишине, а Голд прячется от нее за прилавком, как будто он боится ее (а не наоборот). Она сжимает в руке ключ, и металл впивается в ладонь, и ключ настоящий, и он полон несказанных обещаний, и она оборачивается к двери. Она отворяет дверь, и (белл) вновь звенит колокольчик, и голос Голда окликает ее.

- Мисс Френч. Подождите.

Она останавливается.

Оборачивается, и дверь все еще открыта, и врывается ветер.

Его ладони на прилавке, он все еще сжимает в руке салфетку, и его поза слишком напряжена. Он слишком сильно старается быть высоким, и суровым, и не надломленным (а она знает, что он сломлен, потому что надломленность проще всего узнать в другом, если это все, что ты знаешь о себе). - Я подумал…

- Да?- спрашивает она потому, что если он будет медлить еще, она уйдет. Она не может довериться себе.

Он внезапно выглядит смятенным, его печальные карие глаза смотрят на ботинки, пальцы впиваются в прилавок.

- Вы когда-нибудь пробовали гамбургеры?

Она напрягает память (несуществующую память, чистый лист времени, и страх перед запертыми дверями, и огненный шар, и боль в плече) и ничего не находит. Ничего, кроме смутного представления о том, чего она никогда не пробовала.

- Нет.

- Может быть… когда вы почувствуете, что готовы… Мы могли бы попробовать их.

- Вместе, - это должно было стать вопросом, но ее голос невыразителен (потому что “вместе” означает “с ним”, а она не понимает толком, что он имеет в виду под: “гамбургеры вместе”).

- Разумеется, я пойму, если вы не захотите, но, говорят… - он останавливается, и его слова ломаются, даже если он продолжает держаться, и ему требуется секунда, чтобы продолжить. Когда он начинает вновь, его голос едва доносится до нее:

- Говорят, в кафе “У бабушки” они восхитительны.

Она молчит. Как и он.

Она пожимает плечами.