Не забудь меня (ЛП)

На мгновение Джейн кладёт руку на книгу, затем смотрит на Эмму. Облегчение на лице женщины в момент сменяется настойчивостью, и Джейн замечает напряжение и беспокойство в её обведённых тёмными кругами глазах.

— Мне нужно идти, — Джейн смотрит в сторону окна, открывающего вид на главную улицу Сторибрука и ломбард на углу.

Эмма берёт книгу и начинает листать страницы.

— Да, и правда нужно.

Комментарий к Глава 31

Перевод - Etan

========== Глава 32 ==========

Глава 32

Джейн нравится считать себя здравомыслящей женщиной. Но здравомыслящие люди не бросаются сломя голову поперек машин, просто чтобы перейти дорогу. И здравомыслящие люди не бегают на убийственно высоких каблуках, когда требуется меньше двух минут, чтобы дойти до места назначения. И уж точно здравомыслящие люди не вламываются в антикварную лавку мистера Голда, когда вывеска ясно гласит: «Закрыто».

Но даже здравомыслящие люди перестают мыслить здраво, когда их сердце стучит где-то в животе, а эмоции застревают комком в горле — так что Джейн поворачивает дверную ручку и входит в лавку, оповещая о своём присутствии стуком каблуков по тёмному деревянному полу и слишком радостным звоном колокольчика (Белль).

В торговом зале всё как обычно, разве что темно. Верхние лампы выключены, а послеобеденные лучи солнца, проникая в окна, создают в полосах жёлтоватого света длинные тени. Отовсюду свисают разные предметы, напоминая чердак какого-то сумасшедшего — чьи-то заветные воспоминания, вычищенные, отполированные, и никогда не знающие покоя. Джейн проходит мимо шкафов и сервантов в занавешенный проём, ведущий в подсобку.

Румп сидит за столом посреди комнаты, повернувшись спиной к двери, окружённый расползающимся хаосом. У стены свалены картонные коробки, переполненные самым разнообразным хламом: пластмассовые расчёски и золотые канделябры вперемешку с хрустальным шаром и микроскопом.

— Вы опоздали, — не оборачиваясь, произносит он, и его голос резок как удар хлыста. Впервые за долгое время Джейн понимает, почему люди его боятся.

Она проходит дальше в комнату, обходя стол. Перед Румпом лежит массивная учётная книга, и он с ручкой в руках каталогизирует сваленные на столе предметы. Он берёт в руки ступку с пестиком, записывает что-то в книгу, затем проделывает всё то же самое с тем, что выглядит как поношенная пряжка от ремня.

— Я не знала, что ты ждёшь меня.

Прежде, чем обернуться, он с чрезмерной осторожностью откладывает в сторону ступку и пряжку в сторону. Верхняя пуговица его рубашки расстёгнута, а пиджак и галстук висят рядом — на спинке стула. Он пытается чуть сдвинуться, чтобы спрятать от неё бутылочку с таблетками, стоящую рядом с книгой. Джейн притворяется, что не замечает её. Она не отводит взгляда от его глаз.

— Я думал, это Эмма, — говорит он.

— Это правда? — спрашивает она, облизывая губы и сжимая в руках край юбки. — Ты умираешь?

Когда он не отвечает, она подходит ближе.

— Мне нужна правда, Румп, пожалуйста. И мне необходимо услышать её от тебя.

Что-то меняется в его выражении, и она улавливает в нём тень человека, которого она видела лишь короткими вспышками — жестокого и безжалостного, прячущего боль за насмешливыми улыбками. Он сжимает губы и суживает глаза.

— Все мы в конце концов умрём, — говорит он, пренебрежительно взмахивая рукой.

— Румп, пожалуйста.

Ей кажется, что он сейчас уйдёт от неё. Он напрягает спину и так сильно вжимает руки в поверхность стола, что белеют костяшки пальцев. Но когда он прекращает сверлить глазами стену и смотрит вместо этого в её глаза, его голос смягчается. Едва заметная улыбка затрагивает уголок его губ, и он протягивает руку в примирительном жесте.

— Мы все умрём. Даже я.

Она вздрагивает. Его слова режут её без ножа.

— Сколько тебе осталось?

— Два месяца будут щедрой оценкой.

— Из-за чего?

Он облизывает губы кончиком языка.

— Меня ранили кинжалом, который я отдал Коре.

— Как? Почему? — Её несёт по течению ледяной реки, и она не может толком осознать ничего, кроме того, что её знобит. — Эмма не может тебя исцелить?

— Только благодаря ей я всё ещё жив.

Тысячи вопросов кружатся над Джейн, но она больше не чувствует пальцев, пытаясь поймать их — это всё равно что подпрыгивать, пытаясь сорвать яблоко с дерева, когда тебя уносит течением. Она бы заплакала, только плач кажется ей признанием поражения, и она не может потерять Румпа, когда уже потеряла всё остальное, и…

Её пальцы хватают самый большой вопрос, самый важный. (Срывают яблоко, у которого под кожицей скрыты острые лезвия.)

— Это я виновата?

— Нет. — Румп ведёт себя так, словно время не остановилось, словно холод не пронзает его до самых костей и не парализует его движения. Он снимает трость со спинки стула и шагает ближе к Джейн. — Нет-нет, Джейн. Нет. Конечно, ты не виновата. Зачем ты так говоришь?