Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

На следующий день меня ждёт новая приятность. Почти все мамы Танькиных гостей считают своим долгом позвонить нашей маме и поблагодарить за доставленное ребёнку удовольствие. Хорошая была традиция, кстати – ещё с давних, учтивых времён, – жаль, что она сошла на нет.

– Да, Леночке, так понравилось, и очень вкусно было, и интересно, и она, знаете, всё твердит, какая у Танечки необыкновенная сестра!

Мама мне эти комплименты пересказывает в подробностях, ей тоже приятно, а я, что греха таить, купаюсь в похвалах и чувствую себя немножко… звездой экрана.

А я бы, пожалуй, и сейчас покрутила с Майкой диапроектор. Уверена, ей бы понравилось – где их только теперь искать? Нет, я понимаю, диафильмы – это не мультики и уж тем более не Кидзания, куда теперь на дни рождения приглашают. Но не спеша поворачивать ручку в предвкушении следующей картинки и продолжения истории – согласитесь, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Клянусь жизнью!

– Клянусь жизнью! – пылко восклицает мама, вскакивая из-за стола после семейного обеда. – Клянусь жизнью, я мо́ю посуду! Я первая поклялась!

И, хохоча, обнимает бабушку. А та качает головой: снова оплошала. Поперёк маминой клятвы она, конечно, не пойдёт: вдруг мама тогда… ну, сами понимаете. Но в следующий раз бабуля уж не расслабится и непременно поклянётся первой.

Такая у них игра – или не совсем игра. Две взрослые женщины обожают друг друга и хотят поберечь, но нет чтобы просто сказать: “Чур, я!” – непременно нужно жизнью рисковать.

Мне уже лет тринадцать, и я таких вещей не одобряю. Не верю, конечно, в эти глупости, и всё же как-то не по себе. Никакие няни-домработницы с нами уже не живут: Тамарочка окончила торговый техникум, вышла замуж и уехала в Клин. И я честно предлагаю помыть посуду, но на меня машут руками: тебя с твоим диатезом только не хватало, иди займись делом. Делом – значит, уроками или, того хуже, музыкой. А посуду мыть, говорит бабушка, теперь одно удовольствие, ведь на кухню провели наконец горячую воду, ну то есть она нагревается, если включить газовую колонку в ванной. А горячая вода – и прямо здесь, в доме – это же счастье, говорит бабушка.

Бабушка. Конец 1940-х или начало 1950-х.

Вот интересно (это мне взрослой сейчас интересно): она всегда так умела или научилась, претерпев – с её-то невозможной чистоплотностью – две войны, тифозные теплушки, эвакуацию, госпиталь? То, что другие принимают как должное, бабушка принимала как драгоценный дар судьбы и не забывала ему порадоваться. И нам с Танькой, хотя бы отчасти, сумела передать это незамысловатое ноу-хау под названием благодарность. Но я отвлеклась…

Никакой религии у нас в доме не водилось. Бог жил в языке: слава богу, боже упаси, ещё он любил троицу – в общем, был, как ему и подобало, словом. Православный поп назывался “толоконный лоб”; к тому же дедушка, если нам на улице встречался священник, обходил его стороной, объясняя мне, что в длинных неопрятных мужских волосах могут водиться вши (он из-за этого и хиппи потом не одобрял). Да ещё, если на Первое мая или Седьмое ноября светило солнце, дед провозглашал: “Бог большевиков любит!”, а если шёл дождь или мокрый снег, поднимал кверху палец: “Не любит Бог большевиков!”

О существовании иудейского вероисповедания я узнала в десять лет из книги Бруштейн: там Сашеньке в первый день учёбы противная “госпожа начальница” объясняет, что “евреи – иудейского вероисповедания”.

Про евреев мне впервые растолковали немногим раньше, когда я, лет восьми, заливаясь хохотом, зачитывала всем домашним из “Кондуита и Швамбрании”: “Мама, а наша кошка тоже еврей?” Тут я наконец осознала, что и мы евреи, только (бабушка уточнила) обрусевшие. Ещё одно смешное слово – русые, но облысевшие? Дали книжки Шолом-Алейхема: “Мальчик Мотл” и рассказы для детей. Интересные, но грустные. “Мне хорошо, я сирота!” Про иронию никто не объяснил, но я сразу поняла, что это здорово сказано…

Да, так вот, религии не было, а суеверия были. Зеркало разбить – плохая примета, а чашку – ничего: немножко накричат, а потом скажут, к счастью. Нельзя переступать через лежащего ребёнка: не вырастет! Мама боялась дурных снов под пятницу и что в окно вдруг влетит птица, это к смерти. Про птицу, может, и правда: моим уже взрослым и “детным” дачным летом к нам с Танькой на закрытую с боков веранду залетела ласточка, пометалась от стены к стене и умчалась. Через несколько дней умерла бабушка.

Господи, о чём ни начну – всё на бабушку сбиваюсь.

Самое въедливое, самое неотвязное суеверие было – “тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить”. Не успеешь сказать что-нибудь вроде “Я совершенно здорова”, как всё семейство хором: “Сплюнь!” И плюю, стыдно признаться, но до сих пор плюю, особенно когда про детей или про внучку что-нибудь хорошее скажется.