Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

 Страшная сказка из детства доносится,
 после отбоя в палате – ни зги:
– Девочка-девочка, гроб на колёсиках
 едет по улице вашей, беги!

В чём провинилась несчастная девочка?

Кто пионерку решил извести?
Кто в репродукторе, добрый, надеется
предупредить и беду отвести?

Не до подробностей! гроб на колёсиках

катится к дому, въезжает в подъезд, —
под одеялами разноголосица
писка и визга: ой, мамочки, съест!

Мамочки в лагерь девчушек спровадили

крепнуть на воздухе, кушать и спать.
Дурочка в сказке не слушает радио,
да и услышит – куда отступать?

Гроб на колёсах по лестнице тащится,

дверь протаранена – грохот и гром —
и воспиталка орёт, что рассказчицу
в спальню к мальчишкам поставит – “гольём”!

Девочка, девочка, что с тобой сделали,

мы не узнаем уже никогда.
В небе луна ухмыляется белая,
чёрная в речке лоснится вода.

Спят воспитатели, дрыхнут вожатые,

дети тревожным забылися сном…
Только малявка одна странноватая
слух напрягает в безмолвье ночном.

«Последний лагерный денёк…»

В.Берестову

Последний лагерный денёк.
Последний окрик, долгожданный.
Зажат в руке сластей кулёк,
Мальчишки грузят чемоданы.

Друг другу пишем адреса.

В дощатом корпусе унылом
Звучат, как в роще, голоса —
Всё кажется сегодня милым:

Комочки в тёплом киселе,

Горячий шёпот за беседкой,
Потёки краски на стекле,
Кровати с панцирною сеткой.

Забыт вражды закон простой

И дружбы сладкие мученья,
И замкнут в тумбочке пустой
Дух мятной пасты и печенья.

Пора, пора в автобус лезть

И песни петь – не в лад, но вместе…
Зачем мы все гостили здесь?
И кто нас встретит там, на месте,

Обнимет, скажет: “Боже мой,

Опять разбитая коленка!”
И насовсем ли мы домой
Иль это просто пересменка?

«“Бог – это совесть”, – сказала бабушка Вера…»

“Бог – это совесть”, – сказала бабушка Вера.
 Под утюгом орошённая блузка дымилась.
 Бог в этот миг, обнаружив меня у торшера,
 щёлкнул разок по затылку, и вот – не забылось.

 Бабушка так говорила о глаженой блузке:

“Вещь – совершенно другая! ведь правда? ты видишь?”
 С дедом они перекрикивались по-французски,
 только потом я узнала, что это идиш.

Дед же Наум учил меня бегать и драться

и по-латыни ворчал, что хомини хомо —
волк. Я не верила деду, я верила в братство,
в дружество, равенство, счастье и бегство из дома.

 А ещё так смешно говорила бабушка Вера:

“Честью клянусь”, не просто “честное слово”.
“Бога гневишь, – вздыхала, – ну что за манера!
 Ты вот поставь-ка себя на место другого”.

Без рейтуз