Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только

Заземлите меня, заземлите,
           я больше не буду!
Ну, смеялась над физикой —
           так не со зла ж, не назло!
Я не верила, что электричество
           водится всюду,
Чуть притронулась – и затрещало,
           и всю затрясло.

Кареглазый учитель, явись

           из глубин лаборантской,
Что-нибудь отключи, расконтачь,
           эту дрожь пресеки!
Никогда я поступок свой не повторю
           хулиганский:
Не дотронусь
           до юной твоей долгопалой руки.

Заземлите меня!

           Если надо – землёй закидайте:
Я читала, ударенных молнией
           можно спасти!
Ну хотя бы учебник,
           учебник по физике дайте —
Там уж, верно, укажут,
           куда мне заряд свой нести…

Прогульщик и прогульщица

Прогульщик и прогульщица
Прогуливали день:
Брели вдвоём сквозь белый свет
И голубую тень,

По самой лучшей из дорог,

Испытанной и старой,
И проходили за урок
По полтора бульвара.

Прогульщик и прогульщица

Расстаться не могли.
Когда бульвары кончились,
Они в музей зашли.

Повесив куртки на крючки,

В египетском отделе
В пластмассовые номерки
Друг дружке пальцы вдели.

«Есть дерево; не знаю, как зовут…»

Есть дерево; не знаю, как зовут,
Но что-то в женском роде: как бы проза
В подвесках поэтических причуд.
Блатной романс. Японская берёза.

У ней такая медная кора!

Она росла на даче у подружки
(Там, на участке, словно бы вчера,
Мы делали шалаш из раскладушки).

И мальчик, по-индейски меднокож,

Сливался с ней, обхватывал ногами
И плавно поднимался – так, что дрожь
По всем соседним кронам шла кругами.

Четырнадцатым летом, налегке,

Мы ве́лики пасли, согнав к оврагу.
Трещал приёмник. Где-то вдалеке,
Незримые, вползали танки в Прагу.

И к той древесной гладкости прильнуть

И уловить земное сотрясанье
Мешала только маленькая грудь,
Болевшая от всякого касанья.

Есть дерево: не знаю, как зовут,

Но всё оно, как смуглая прохлада,
Как первых стыдных мыслей детский зуд,
Осталось в глубине чужого сада.

И если этот ствол давно исчез,

Оставив по себе пенёк надгробный,
Я мысленно целую круглый срез
Со всей историей внутриутробной.

«Бабушка, видишь, я мою в передней пол…»

Бабушка, видишь, я мою в передней пол.
У меня беспорядок, но в общем довольно чисто.
Глажу бельё, постелив одеяльце на стол,
И дети мои читают Оливер-Твиста.

Бабушка, видишь, я разбиваю яйцо,

Не перегрев сковородку, совсем как надо.
В мире, где хаос дышит сивухой в лицо,
Я надуваю пузырь тишины и уклада.

Бабушка, видишь, я отгоняю безумье и страх,

Я потери несу, отступаю к самому краю:
Рис ещё промываю в семи водах,
А вот гречку уже почти не перебираю.

Бабушка, видишь, я в карауле стою

Над молоком, и мерцает непрочная сфера…
Вот отобьёмся – приду наконец на могилу
                                                                   твою,
Как к неизвестному воину, бабушка Вера!