(не) зажигай меня

Со вздохом я собираю его рубашки: сжечь их или изрезать ножом? Я ему служанка, что ли? Я леди Оберлинг. То, что я согласилась готовить — огромная глупость с моей стороны. Он, кажется, всерьез решил, что выиграл. Немного подумав, я скидываю его одежду в отхожую яму, да еще выливаю сверху ведро воды: чтобы они утонули поглубже. Потом ставлю на огонь котелок, в который насыпаю горсть душистых трав, завариваю себе травяного чая и с аппетитом доедаю лепешки.

К вечеру запах от моего тушеного с овощами мяса разлетается далеко вокруг. Я поигрываю большим ножом — им можно легко убить человека. Неосмотрительно было давать мне его в руки. Я всё же переоделась в предложенную одежду, потому что разгуливать в мягкой полотняной рубахе при отсутствии всякого нижнего белья под ней неловко. Да и цепляется она за всё.

Предложенные портки мне коротки, они не скрывают даже щиколоток. Жилетка, напротив, широка. Женщина, одолжившая мне одежду, явно более щедро одарена природой. Нижняя сорочка без рукавов настолько тонка, что сквозь нее легко просматривается контур тела. Маленькая жилетка скрывает только грудь, я постоянно ее одергиваю. Тапки слетают с ног при каждом шаге. Непривычно (и совершенно неприлично) обнаженные руки и голые щиколотки ласкает теплый ветерок. Несмотря на некоторую необычность моего наряда, он очень удобный.

Степная собака (так я решила называть Аяза — о, даже его имя мне противно!) появился, когда совсем стемнело, и сразу протянул руки к котелку с едой. Волосы его были мокрые, да и рубаха (откуда он взял новую?) липла к телу. Знамо, где-то помылся. Я сидела как на иголках: сейчас ведь спросит, где его вещи. Я нисколько не жалела о своем поступке, но реакции мужчины всё же побаивалась. Молча смотрела, как степная собака накладывает себе в деревянную миску немного мяса, пробует — а потом с мычанием тянется за добавкой. Хорошо. Я, конечно, как любой оборотень, безумно люблю мясные блюда. Но и овощи, и выпечку, и, конечно, сладкое ем с удовольствием. Но как испечь пироги или приготовить пудинг на каменном очаге?

А если бы у меня была сковородка… О, если бы у меня была сковородка! Какие блюда я смогла бы приготовить! А впрочем, я здесь не в гостях и не в услужении. Буду готовить лишь для того, чтобы не умереть с голоду.

— Рубашки зашила? — спрашивает степная собака, насытившись и оставив грязные миски возле очага.

— Конечно, — киваю я. — Конечно, нет. Я же не прачка и не белошвейка. Я леди Оберлинг. Я утопила твои рубашки в нужнике.

На выражение лица Аяза стоит поглядеть, жаль, что уже темно. Он мне, кажется, еще не верит, но уже начинает понимать, что я способна на всё. Наконец со сдавленным воплем он бросается к шалашу уединения, а я, прикрыв остатки ужина крышкой, отправляюсь спать.

Просыпаюсь от ощущения мужских губ на коленке и вначале не понимаю — сон это или явь. В отверстие в своде шатра проникает шаловливый солнечный луч. Мою ногу нежно целует степная собака — и он уже успел стянуть с меня штаны, в которых я уснула! С визгом, от которого у меня самой закладывает уши, я изо всех сил пинаю степняка, целясь в голову. Гадость, гадость! Попадаю, к сожалению, в плечо — хорошо так попадаю, он отлетает прочь. Продолжая визжать, я выскакиваю из шатра, прихватив покрывало, в которое немедленно укутываю нижнюю часть тела. Достаточно громко? Меня слышно там — в стане?

Похоже, слышно — вон уже сюда мчится хан собственной персоной.

— Уймись, дура, — шипит выползший из шатра Аяз, потирая плечо. — Чего разоралась? Как будто девочка!

От неожиданности я действительно замолчала, уставившись на него. Это кем он меня сейчас назвал? Я что, давала ему повод думать о себе таким образом? Или у него заключение лекаря есть? Или он свечку держал? От злости начала кипеть, и трава вокруг меня вспыхнула языками пламени.

Наверное, всё, что я думала, отразилось на моем лице.

— Я не прав? — осторожно спросил степняк. — Ты девственница?

— Это тебя не касается, — завизжала я. — Больной ублюдок!

Резким движением руки втянула обратно огонь и, сбросив тапки, быстро пошагала прочь, утирая злые слезы. Ух ты — я потушила огонь! Я даже не знала, что огневики так умеют! Меня никогда этому не учили.

Аяз догнал меня, схватил за руку, развернул.

— Вики, прости, я не хотел тебя обидеть!

Я плюнула ему в ноги (хотела в лицо, но прекрасно понимала, что такое мужчина не стерпит) и вырвалась из его захвата.

— Сын, твоя женщина плачет? — угрожающе спросил подбежавший хан.

— Дадэ, иди к бесу, — резко сказал Аяз. — Со своей женой я разберусь сам. Что ты скачешь вокруг нас? Виктория — не Милослава. Она тебе никто.

— Я не позволю…

— На себя посмотри! Ты у нас герой-любовник! Взял в жены покорную девочку, наделал ей детей, а сам двадцать лет представляешь в постели другую. Я со своей женой хотя бы честен.

Таман резко побледнел, а я мне вдруг показалось, что я овдовею прямо сейчас.

— Я взял в жены ту, которая меня любила, — тихо, но очень страшно произнес хан. — И ни к чему ее не принуждал.

Аяз покраснел как мальчишка.