(не) зажигай меня

Конечно, хорошая! Фыркнув на него, с восторженным воем я прыгнула в реку; степняк принялся разговаривать с едва живыми галлийцами, а потом оттащил их в кусты. Я измочилась с головы до кончика хвоста, покувыркалась на мелководье и, выйдя, встряхнулась, разбрызгивая вокруг воду и песок. Аяз, на которого пришлись основные брызги, возмущенно завопил.

Подошла к нему, ткнулась носом в ладонь, подтолкнула в бок головой: давай, гладь, что стоишь как неродной? Он присел рядом со мной на корточки и принялся вовсю меня чесать и гладить, приговаривая:

— Хорошая девочка, красивая, сильная! Ох, Вики, какая же ты красивая! И очень быстрая!

Будь я кошкой, я бы замурлыкала и от его слов, и от его крепких пальцев, которые ласкали и ощупывали меня со всех сторон. Когда он принялся гладить живот, я совершенно позорно взвизгнула и растянулась у его ног на спине, поджав лапы и хвост, а потом лизнула его в нос.

Я не самая красивая волчица: черная, как отец, небольшого размера, не слишком пушистая. Лапы тонкие, с рыжими подпалинами. Никакого сравнения с истинными галлийскими аристократами: большими, сильными, массивными, с крепкими челюстями и острыми зубами. В клане Волчека волки серые, лохматые, с горящими желтыми глазами и толстыми лапами. Я рядом с ними что недомерок. Но степняку, похоже, я нравилась: он с явным удовольствием тискал меня, зарывался пальцами в короткую шерсть, целовал в морду, трепал за уши и хвалил, хвалил.

— Обратно будешь? — поинтересовался Аяз. — Понял, не сейчас! Ах, как всё хорошо начиналось! Ну беги, красавица, беги. Только недалеко и овец не трогай. Хотя… бес с ними, с овцами. Главное, вернись. А я тут дела доделаю.

Я вдохнула полной грудью воздух свободы, носом ткнулась последний раз Аязу в бок и помчалась. Бегать по высокой траве оказалось очень весело, я сама себе казалась рыбой, рассекающей волны. Сбегала и до стада овец, немного похулиганила, но кусать их не стала: не люблю баранину. Несколько раз возвращалась к степняку: он терпеливо сидел и ждал меня, или дремал, или поедал мои лепешки. Пару лепешек удалось у него отобрать, хотя он сопротивлялся. Я веселилась, будто щенок — сбивала Аяза с ног, брызгала на него водой, а один раз, когда он сам хотел освежиться, напрыгнула на него со спины и слегка притопила. Он вынырнул, отплевываясь, и с воинственным криком кинулся на меня. Мы гонялись друг за другом на мелководье, распугивая птиц, плавали вдвоем, а потом, уставшие, выползли на берег и уснули в обнимку.

Проснулась первая, уже человеком; над головой было бесконечное звездное небо. Ночь такая нежная, такая ясная — ночи в Степи созданы для любви. Тем более, если рядом спит мужчина, который мне люб, один вид которого навевает грешные мысли. Отец, бывало, храпел так, что мама уходила из спальни ко мне. Дыхание Аяза было столь тихое, что его можно было различить, только прислушиваясь. Грудь мерно вздымалась. В темноте его загорелое тело казалось почти черным, особенно по сравнению с моим.

Какой он беззащитный, когда спит! Такой юный, такой трогательно мягкий… и не скажешь, что он сегодня убил человека… а скорее всего, даже и трех. Во всяком случае, ни тел, ни лодки у реки больше не было. Я легко могу убить его — странно, но мне ни разу в голову не пришла такая мысль. Даже когда он украл меня, я не рассматривала такой вариант. Убежать — хотела. Драться — хотела. Но уничтожить это красивое, полное силы и жизни тело — просто кощунство! Целовать — это да. Легко касаться губами шеи, проложить дорожку из поцелуев по твердой груди, задев зубами плоский сосок… впитать в себя его дрожь, мурашки, пробежавшие по животу… Приподняв голову, столкнуться глазами с острым, пронизывающим душу взглядом из-под ресниц, словно вопрошающим: и что ты будешь делать дальше? Как далеко готова зайти?

Меня будто кипятком окатило с ног до головы. Полная луна будоражила кровь, огонь внутри ревел и гудел. Остановиться? Струсить? Да ни за что! Приподнялась, медленным движением через голову стянула с себя рубашку — своего тела я не стеснялась нисколько. Перед ним — не стеснялась. Я красивая, молодая — а в его глазах так и вовсе совершенство. Аяз шумно выдохнул сквозь зубы и, стиснув пальцами мои бедра, потянул на себя. Ни слова не было сказано — только его тяжелое дыхание и мои всхлипы, а затем слабый вскрик боли нарушили тишину ночи. Он поцелуями осушил мои слезы, но останавливаться и не подумал, да и я бы не позволила…

Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, сплетясь руками и ногами, не в силах друг от друга оторваться. Сердца бились в унисон. Дыхание смешивалось. Счастье, поделенное на двоих, ощущалось так остро, что я догадывалась: эта ночь — самое лучшее, что случалось со мной в жизни. Первая — но, надеюсь, что не последняя.

— Ты в порядке? — наконец, не выдержал Аяз.

Было видно, что его действительно это тревожит.

— Мне хорошо, — прошептала я. — Кажется, я счастлива.

— Прости, я был груб… Нетерпелив… Ты плакала!

Я приподнялась и поцеловала его в губы: чтобы не говорил глупостей.

27