Не жалея жизни

По губам Саурбекова скользнула грустная улыбка.

— У меня хватает старых дел. Есть над чем думать. Новый хабар до меня не доходит, стены у вас тут каменные и толстые.

— А что, разве узункулак частый гость в синьцзянских тюрьмах? — отозвался тотчас Онгарбаев. — Кстати, насколько нам известно, эти тюрьмы — просто глубокие ямы в земле, и люди гниют в них заживо, закованные по рукам и ногам колодками. Может, о таком благе вы мечтаете?

Саурбеков окинул испуганным взглядом Онгарбаева и Куспангалиева, но промолчал. Только глаза — зеркало души выдавали обуревавшие его мысли и страх за свою судьбу.

Майор и Онгарбаев переглянулись. Чекистская интуиция подсказала, что Саурбеков потому так расстроился, что догадался: о нем известно почти все.

— Значит, — начал майор и встал из-за стола. Тут же вскочил и Саурбеков. — Сидите, сидите. Говорите, много думаете о прошлых делах?

— Да. Я все 30 лет, прожитые в Восточном Туркестане, занимался торговлей, приходилось много ездить, то в города за товарами, то с товарами по аулам скотоводов и по кишлакам дехкан.

— Ну и как, доходы большие были?

— Народ там по большей части бедный, безденежный. За барыш в 700—800 рублей в месяц приходилось хлопотать, порою, днями и ночами, особенно летом, когда можно ездить в горы к животноводам. В общем, коммерция дело неспокойное.

— Зато непыльное, прибыльное, — шутливо проговорил Онгарбаев. Он и майор рассмеялись. Шутка, как видно, получила отклик и в душе Саурбекова. На устах его блеснула было улыбка, но он тут же подавил ее, и его лицо снова стало настороженным, а от глаз повеяло прежним холодом.

— Говорите, тамошние горы хорошо изучили. Ну что же, в таком деле, каким вы занимались, это нужно было, — продолжал Онгарбаев. — И в верховьях реки Кичас-Карасу бывали? Говорят, красивые там места.

— Был и там. Несколько раз ездил в уездный центр Нылхи и дальше, по горным аулам и стойбищам.

— Все правильно. Так и люди говорят, что в Илийском округе вас знают многие, а главное, помнят все имена и фамилии, под которыми вы жили там. Помнят и ваши «добрые» дела. Очевидно, об этих делах вы теперь думаете? — спросил майор.

Саурбеков не ответил на вопрос майора. По лицу его, от шеи к вискам, прокатилась бурая волна, он стал оглядываться по сторонам и ерзать по табурету. Майор же своей репликой словно пригвоздил его:

— Вам в самом деле деваться некуда. Не лучше ли освободиться от мучающего вас страха за антинародное поведение в Илийском округе?

— Вы правы, это было так, как вы говорите, и я понял, что ошибался. Простите.

— Дело суда прощать или наказывать. Давайте сначала разберемся в том, чем вы занимались, проживая за границей.

— Торговал и помогал Калмык-Куринской кунанжуз.

— Ну, о вашей торговле мы уже говорили достаточно. А вот когда и чем вы заслужили внимание кунанжуз?

— Сам я к ней не обращался. Вызвали и сказали, что я, как хороший китайский гражданин, должен помогать им.

— Рассказывайте толком, обстоятельно. Когда это было?

— В марте 1934 года.

— В то время вы еще не имели китайского паспорта. Как же они могли назвать вас китайским поданным, да еще хорошим?

— Китайское подданство я принял в 1940 году, а почему тогда, в 1934-м, они считали меня своим, я не знаю.

— Вы знаете, конечно, — начал майор после паузы, — что своим человеком для них вы стали позже, после того, как хорошо поработали на них, за что и получили благодарность в виде китайского паспорта. А в марте тридцать четвертого вы для них были другим человеком.

— Вероятно, да.

— Почему «вероятно?» Разве у вас не возникали конфликты с полицией из-за торговых дел?

— Нет.

— А за что в 1925 году вас выселили из Калмык-Куре в Чекерты?

— Уй бай, даже это знаешь, гражданин начальник? — не сказал, а выкрикнул Саурбеков по-русски с сильным акцентом.

— А вы думали, что МГБ вас арестовало необоснованно, так сказать, за здорово живешь? — сказал строго Онгарбаев.

Бросив виноватый взгляд на Онгарбаева, Саурбеков проговорил тихо:

— Да, это было.

— Вот и рассказывайте по порядку все, — спокойно потребовал Онгарбаев.

— Проживая в Калмык-Куре, я нередко задерживал внесение очередных взносов по патентному сбору, а в 1925 году допустил трехмесячную просрочку. Так поступали и другие торговцы, но почему-то выселили одного меня. До сих пор не могу понять, чем я заслужил такую немилость.

— Может быть, потому, что в Чекертах вы были нужнее? — не скрывая иронической улыбки, подсказал Куспангалиев.

Сообразив, на что он намекает, Саурбеков удивленно развел руками и сказал:

— В Чекертах я тоже не всегда своевременно оплачивал патент, но там местный начальник полицейского участка был податливым человеком, часто брал у меня в лавке товары.

— А кто из сотрудников кунанжуз в 1934 году говорил с вами?

— Заместитель начальника Мо Дэ-шин. Он говорил мне, что мог бы наказать меня за систематические проволочки со взносами, но считает, что я могу искупить свою вину хорошей работой по его заданиям.