Не жалея жизни

— Спасибо, Настя! Пойду, а то пацан совсем заголодал, еще и удерет с нетерпячки.

— Добрый ты. Меня пожалел. Мальчонку вон тоже. Только слишком добрый. Злого да черного не видишь.

— Вот бы и просветила, — улыбнулся Сажин.

Глаза женщины сверкнули, на губах скользнула усмешка:

— Может и просвещу.

Через минуту беспризорный жадно уплетал лепешку, а Просенков больше для вида щелкал зубами, щедро нахваливал огурцы, картошку и лепешку и незаметно подвигал мальчонке то одно, то другое.

— Тебя звать-то хоть как?

— От рождения Федором, а среди этих — «профессором» кличут.

Критически оглядев мальчонку, Сажин покачал головой.

— Шел бы ты, парень, в детдом. Сытый будешь, ну и грамоте да ремеслу обучат. А так с голоду пропадешь или замерзнешь зимой.

— Не пропаду! — самоуверенно отозвался Федька. — А грамоте я ученый. Да толку-то… — Федька длинно сплюнул. — И не до того мне сейчас. Ну, спасибочки за шамовку!

Федька прищурил глаза, но не успел он шевельнуться, как Просенков положил ему руку на плечо:

— Федя! Как некультурно! Только познакомились, а ты утекать. С кем же я за жизнь толковать буду?

Петр Иванович внимательно посмотрел Просенкову в глаза. Тот виновато отвел голову. Сажин понимающе кивнул и улыбнулся.

— Ну, ладно… До свиданья, Федя! Я пойду, а вы беседуйте сколько хотите. Только…

Просенков молча достал из кармана потертый бумажник. Петр Иванович быстра раскрыл его, и первое, что бросилось в глаза, была фотография иеромонаха.

— Точно этот! — коротко ответил Сажин на вопросительный взгляд Просенкова и отправился в милицию.

Но там его опередил иеромонах. Воровато озираясь и пригибаясь, он бочком первый прошмыгнул в дверь, и Сажин решил подождать. Наконец чернец, так же воровато озираясь, выскользнул из милиции и едва не бегом пустился наутек.

— Чем это вы здесь напугали попика, что он отсюда со всех ног улепетывал? — спросил Сажин у Семкина.

— Тут, видишь, какая петрушка. Обокрали его, почитай на моих глазах, беспризорники. Милиционер мальчонку с четками успел схватить, а вот бумажник уплыл. Архимонаху же очень не хочется, чтобы в церкви о покраже знали. Чуть не плакал, просил не сообщать туда. Он-де сам будет заходить. У него в бумажнике, видишь, послание епископа и адреса, к кому он ехать должен. А четки — подарок Макарию. Его-то он и разыскивает.

— Адреса, говоришь? И боится? — Сажин машинально тронул усики, что-то соображая. — Когда он обещал зайти?

— Завтра.

— Четки отдали?

— Нет еще. У меня они.

— Ну и хорошо. — Сажин повернулся к дежурному. — Завтра или я или вот он придет сюда и вручит все попу. Если же поп придет раньше нас, постарайтесь задержать его.

— Ясно, товарищ начальник! — с уважением отозвался дежурный.

Прежде чем отправиться в свой кабинет, Сажин и Семкин заглянули к Зайцеву и доложили о происшествии. Тот минут десять метал громы и молнии на их головы, но все же признал, что они не виноваты, и заключил:

— Лучше было вообще ничего не брать. Ну, а с Просенковым я еще поговорю, — многообещающе посулил Зайцев.

Семкин и Сажин переглянулись. Сказано достаточно ясно. Однако, к их счастью, заклеенных конвертов в бумажнике не было. В потертом конверте лежало несколько малозначащих частных писем, адресованных Василию Орехову, в которых неизвестный К. Л. сожалел, что Василий свои задатки художника променял на сомнительную благодать божью. Видимо, письма монаху были дороги, так как хранил он их около восьми лет. Одно письмо, скорее записка, за подписью епископа Германа, была адресована епископу Макарию. Несмотря на краткость, оно заинтересовало Сажина, и он полностью переписал текст, коротко прокомментировав:

— Похоже, вот здесь собака и зарыта.

Семкин тоже подержал листок и подвигал бровями.

— Кажется, дохлое дело начало оживать?

— Однако ты — жираф, — с иронией заметил Сажин. — Долго до тебя доходило…

— Нет. Просто я скептический оптимист.

— Ишь как! Давай-ка взглянем еще на четки.

Через минуту Семкин ловко открутил крышечку желудя.

— И здесь с начинкой!

Не ломая голову над загадочной запиской, Сажин просто переписал ее, чтоб передать Савельеву.

Кое-что проясняется

— Зайдите! — позвонил Зайцев Петру Ивановичу. — Обсудим кое-что…

В кабинете Константина Артемьевича Сажин увидел Савельева и Просенкова. Они негромко переговаривались, а Зайцев изучал какой-то документ.

Предложив Сажину сесть, Константин Артемьевич закончил чтение, а потом передал бумагу Сажину.

— Посмотрите, что оказалось в шифровке.

Сажин углубился в чтение. Под номером один записан был рукою Савельева такой текст:

«В святые таинства и бога единого веруем. Да рассыпется темный и ангел воссияет.

О прибытии вашем сообщил дьякон Метленко. Дорога открыта, ждем священника, к встрече готовы. Аминь, ами».

— А это что за «ами», подпись, что ли? — спросил Сажин, и Савельев ответил:

— Нет. Это просто для заполнения сетки.

Под номером вторым шел текст, обнаруженный в четках иеромонаха: