Не жалея жизни

— Вы полагаете, что именно эти события вызвали резкое увеличение числа перебежчиков? — спросил Николаев.

— Да. И эту «прибавку» к обычным нарушениям границы нередко дают и те, кто бежит к нам от народного возмездия за свои преступления и насилия в годы господства чанкайшистов в Восточном Туркестане[96]. Эти люди надеются отсидеться здесь.

— Бегут не только в одиночку, но и семьями, — заметил Николаев после короткой паузы, — а последнее время переходят границу группами и даже аулами. Такое случилось недавно в соседней области. Да и к нам в область немало больших групп пришло. Например, помните тех киргизов?

— Как же, помню. Но они прибыли к нам, кажется, еще до изгнания гоминьдановцев с территории Илийского округа?

— В первых числах ноября 1943 года, — ответил Николаев. Подумал, припоминая, и добавил: — И в этом году уже несколько групп пришло к нам.

— Характерно, многие заявляют, что бегут в Советский Союз якобы от непосильных, налогов, взимаемых гоминьдановскими властями.

— Не верить этому нельзя, — продолжал Николаев. — Все они говорят, что в Синьцзяне только основных налогов насчитывается двадцать два. А сколько еще так называемых «дополнительных», которые в три раза превышают основные. Кроме того, трудящимся приходилось рассчитываться по многим податям, не оговоренным законом, и исполнять еще много других повинностей…

— Конечно, — заговорил майор спустя минуту уже более оживленно, — с этой группой и другими, подобными ей, могли прибыть и враги. Как говорят, чем черт не шутит… — и задумался, мерно, легонько постукивая ладонью левой руки по краю жесткой подушки своего кресла. Потом также неторопливо еще сильнее перегнулся назад к Николаеву и снова озабоченно заговорил:

— Этот Мамут не к Кульбеку ли на связь шел? Ведь Кульбек — пограничный житель.

— К какому Кульбеку? — не сразу сообразив, о ком повел речь майор, спросил Николаев.

— К арестованному нами Джаубаеву.

— А-а-а, — отозвался Николаев. — Ну что же, возможно, скоро узнаем, если он назовет своими знакомыми Алмабека Жантасова и этого алашордынца, что сбежал из Семиречья в Китай еще в годы гражданской войны.

— Ибраима Джайнакова, вы хотите сказать?

— Да.

— Что ж, вот и еще причина, и не из последних, почему поговорить с Саттаровым надо обстоятельно.

Майор уселся поудобнее и продолжал:

— Кульбек вчера рассказал следователю, что в 1931 году бежал в Синьцзян, боясь репрессии за то, что в составе банды Мергембая в 1929—1930 годах участвовал в налетах на советскую территорию и насильных угонах за границу многих жителей пограничных аулов. В Синьцзяне он сразу же примкнул к банде отъявленного националиста Ибраима Джайнакова…

За разговорами они не заметили, как совсем стемнело. Уже при свете фар машина въехала в Иссык — бывшую казачью станицу, утопающую в садах, широко раскинувшуюся вдоль бурной речки, берущей начало из высокогорного бирюзового озера. Машина, не сбавляя скорости, прогромыхала по деревянному мосту, миновала несколько темных улиц и остановилась у крыльца здания районного отделения.

Из-за гор всплыла яркая луна, высветила высокие тополя и березы. Потянул ветерок, зашелестела уже поредевшая листва деревьев, слышнее стал отдаленный гул водопада. Куспангалиев и Николаев молча прошлись несколько раз у машины, разминая затекшие в пути ноги, постояли, глубоко, с наслаждением вдыхая свежий горный воздух, и направились в помещение.

Капитан Галиев встал из-за стола, освещенного керосиновой лампой, привычно одернул гимнастерку, отдал рапорт, предложил стулья и сразу же перешел к делу. Сообщил, что Саттарова уже привезли, подал майору копию протокола допроса на заставе и стал излагать свои впечатления о перебежчике.

Куспангалиев внимательно выслушал капитана и, просмотрев протокол, передал его Николаеву. Молча подождав, пока тот прочтет документ, привычно отбросил рукой пышные, чуть покрытые сединой темные волосы и приказал ввести Саттарова.

В кабинет вошел рослый, ладно сложенный, уже не молодой джигит. Старомодной одеждой и манерой держаться Саттаров походил на кочевника. Раскосые черные задорные глаза на худощавом лице подчеркивали в нем склонность к рискованным похождениям. Чекисты почувствовали это.

Окинув Саттарова внимательным взглядом, майор спросил Галиева, владеет ли Саттаров русским языком.

— Я его не спрашивал, — ответил Галиев и тут же по-казахски осведомился об этом у Саттарова. Тот не ответил сразу. Оторопело посмотрел на майора, отвел глаза в сторону, задумался…

— Ну, чего мудрить тут? Говорите, знаете русский язык или нет? — спросил еще раз майор. — Нет так нет. Пригласим переводчика.

Саттаров, услышав о переводчике, встрепенулся, поднял голову и сказал по-русски с акцентом:

— Да, да, переводчик нада.

Но все равно еще долго не давал ответов на вопросы о том, кто он такой и откуда родом. Свою войлочную белую шляпу, отороченную по краю и сверху крест-накрест узкой черной бархатной лентой, он помял и затер грязными потными руками так, что она стала серой. Наконец, он тихо-тихо сказал, что родом из урочища Ой-Карагай.

— А когда ушли в Китай? — тут же спросил майор.