(не)жена для бандита (СИ)

Я снимаю пальтишко, вешаю его над ботиночками, прохожу в комнату. Смотрю на отца, который прямо в одежде проходит в комнату матери, садится на пустой диван, где она лежала уже столько месяцев, складывает руки на коленях и смотрит в пол перед собой. Грузный, одинокий, пустой человек…

— Вот и отмучилась мать твоя, Натка, — говорит он и замолкает. В нем нет слез, печали, тоски. Он вообще никогда не будет больше прежним. И мы больше никогда не найдем с ним общий язык, не узнаем, о чем нам нужно и можно будет говорить. Станем чужими в маленькой семье, не нужными друг другу до тех пор, пока вся моя жизнь не изменится с изменой бывшего жениха…

Делаю шаг вперед, и вдруг мои глаза выхватывают на полу длинный огненно-красный шарф, прямо у окна. И этот шарф, этот маленький привет с того света выбивает во мне все пробки, предохранители. Я плачу, плачу так сильно, так долго, что окажусь в больнице на какое-то время, одна, совершенно одна, без поддержки и слыша добрые слова только от медсестер и врачей, но ни единого — от родного человека.

И потом, спустя время, меня спросит учительница, участливо гладя по голове:

— Кем ты станешь, когда вырастешь, Наташенька?

Я отвечу, не задумываясь:

— Врачом.

34

Все эти воспоминания бередят раны, давят душу. Ни к чему они сейчас. Тот город остался в прошлом, я осталась в прошлом, и сейчас в машине едет совсем другой человек, другая женщина, поправляя короткие волосы на затылке.

— Долго до аэропорта? — спрашиваю, не снимая солнечных очков.

— Поедем в объезд, через базу отдыха, знаю короткую дорогу, — откликается мужчина спереди, и я согласно киваю, откидываюсь на спинку кресла. Смотрю в окно, как мимо проносятся дома поселка, где меня спрятал Амир, а после — деревья и кусты зеленого леса.

— Мне нужно скорее, — я дотрагиваюсь до маски на лице, скрывающей рот. Теперь прятать свое лицо в этих условиях современной жизни стало значительно проще. Можно подумать, что я слежу за своим здоровьем, опасаясь заражения.

Охранник и не узнает меня никогда: глаз не видно, половина лица спрятано за одноразовой медицинской маской. Голос…голос похож на голоса других женщин, которые оплакали свою жизнь и направили свой решительный взор вперед, к новым неизведанным далям.

— Успеем. Ваш заказчик предупредил, во сколько регистрация, едем точно по графику.

Заказчик…

А сам-то Амир не опасается, что его могут узнать? Что его могут сдать? Такие вещи обычно случаются неожиданно.

— Первый раз у меня такой заказ, — вдруг прерывает он молчание, но смотрит только вперед, не ловит мое отражение в зеркале заднего вида.

Молчу, но самой интересно, что он скажет.

— Амир Султанович спас моего племянника, родная душа, понимаете? — правильно понимает он мое молчание. — Моя сестра с мужем… Не смогли бы вытянуть по деньгам эту операцию, а он…оплатил.

— О чем вы? — вдруг внутренне подбираюсь я и даже сажусь поближе, ерзая на заднем сиденье, чтобы не пропустить и слова от этого человека.

Мужчина морщится, но живой характер берет над ним верх.

— Димка… — произносит он, и у меня все внутри дрожит в каком-то весеннем, странном предчувствии. — Маленький пацан…Оказалось, что у него рак крови. Химию ему делали, один раз, другой…

Перед глазами встает лицо маленького веселого ангелочка с растрепанными светлыми волосами, и я чувствую, как сердце пропускает удар, чтобы потом забиться так громко и часто, как у человека, пробежавшего кросс.

— И что он? — выдавливаю из себя.

— Так простыл сильно, шельма. Мать повезла его в клинику современной медицины, там отделение для детей хорошее, говорит: пусть платно лечат, боюсь, мол, за иммунитет, ослабленный.

И тут я все вспоминаю, даже стыдно становится, что не сразу поняла, о чем речь.

Видела их личное дело: водитель-дальнобойщик, да воспитательница из детского сада. Мальчик. Дима. Данные анализов маленького ребенка, в которых черным по белому сказано: «Апластическая анемия в сверхтяжелой форме», попросту — рак крови, — неразорвавшаяся бомба, у которой уже выдернута чека.

Помню…все помню…

— Эй, — слышу я детский возглас и поворачиваю голову на звук. У стены стоит белоголовый малыш, в котором я не сразу узнаю того самого мальчишку, чье личное дело держала в руках не далее, чем пятнадцать минут назад. Он выглядит похудевшим, с сероватой кожей и синяками под глазами.

— Ето мой мячшь! — коверкает он слова, но делает шаг назад, хоть и глядит исподлобья настороженно. Склоняю голову набок, всматриваясь в него. От ребенка исходит такой чистый свет, он кажется мне настоящим ангелом, и потому его болезнь кажется мне несправедливой и ненастоящей.

— Димка, куда ты убежал! — из-за угла показывается взлохмаченная молодая женщина. Она встревожена, растрепана и взволнована донельзя. Видимо, бессонные от горестных раздумий ночи дают о себе знать: глаза тусклые, испуганные, вся фигура согбенная, а сама она выглядит так, будто собиралась впопыхах и почти в темноте. Все ясно: это мать малыша.

Она подбегает к нему, садится на корточки рядом и пытается буквально прикрыть своим телом ребенка от остального мира.