Не жилец! История медицины в увлекательных заметках

В тысяча шестьсот пятьдесят первом году был издан трактат Гарвея под названием «Исследования о зарождении животных», в котором впервые высказывалась мысль о том, что все живое происходит из яйца. Гарвей и голландский ученый Волхер Койтер, живший в XVI веке, считаются основателями эмбриологии. Гарвей не знал об описании развития куриного зародыша, проведенного Койтером[106], и по сути дела его вклад в эмбриологию гораздо весомее койтеровского, но приоритеты в истории расставляются в первую очередь по датам, а Койтер провел свое исследование задолго до рождения Гарвея. Но если уж говорить начистоту, то заслуга Койтера состоит лишь в том, что он первым бросил пенни в копилку эмбриологии. Гарвей был вторым, но его вклад в развитие эмбриологии можно оценить в гинею, поскольку исследования его были масштабными и сопровождались научными выводами.

Разумеется, Гарвея сильно угнетала реакция научного сообщества на его трактат о кровообращении. Но через тучи, затянувшие небо, то и дело пробивались лучи солнца. Гарвея поддержал Декарт, не только широко известный, но и весьма уважаемый ученый. Гарвея поддержал итальянский ученый Санторио Санторио, более известный под своим латинским псевдонимом Санкториус. А в тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году Гарвея единогласно избрали президентом Королевской медицинской коллегии, что было ценнее всех прочих признаний вместе взятых. Таким образом лондонские врачи выказали Уильяму Гарвею свое уважение, признали его выдающиеся заслуги перед медицинской наукой. Гарвей в то время уже был тяжело болен, и все понимали, что исполнять президентские обязанности он не сможет, но важно было именно выказать уважение.

Парацельс, Везалий, Гарвей и другие новаторы-первопроходцы, такие, например, как ученик Везалия Габриэль Фаллопий или испанский ученый-самоучка Мигель Сервет, задолго до Гарвея, еще в середине XVI века, говоривший о существовании малого круга кровообращения, не нашли широкого признания своих взглядов при жизни (а несчастного Сервета так вообще сожгли на костре как инквизитора). Но их заслуги были признаны потомками — история все расставляет по своим местам, пускай и не сразу. Помимо научных достижений у всех этих новаторов есть еще и политическое, если так можно выразить. Своими работами они расшатали замшелые догмы, дискредитировали устаревшие взгляды и зародили в сознании научного сообщества мысль о том, что «классическое» знание может быть неверным, зародили сомнения. А с сомнений-то и начинается развитие науки. Стоит только задаться вопросом: «А так ли это на самом деле?» — как начнешь доискиваться до истины. Если выражаться языком химии, то Парацельс, Везалий и прочие новаторы стали катализаторами научного прогресса в медицине, теми, кто этот прогресс запустил. А прогресс подобен снежной лавине. Если уж он начался, то его не остановить.

Среди пациентов Гарвея был известный философ Фрэнсис Бэкон, основоположник эмпиризма. Эмпиристы познают мир посредством своих чувственных ощущений, а прочие источники знания игнорируют. Бэкон был не только ученым, но и видным государственным деятелем. При короле Якове Первом он занимал должности лорда-хранителя Большой печати и лорда-канцлера[107] и по сути был правой рукой короля до тех пор, пока не утратил королевское доверие[108]. Характер у Бэкона был резкий, неуживчивый, можно сказать, что и грубый. Он постоянно высказывал упреки Гарвею, намекая или даже говоря прямо о том, что врачи не умеют лечить, потому что они больше склонны упражняться в схоластике, нежели к практическому познанию. «Все медицинское искусство заключается в наблюдениях», любил повторять Бэкон. Анекдотичность этой ситуации состояла в том, что Бэкон обвинял в схоластичности и нелюбви к практическим наблюдениям Гарвея, ученого, который, образно говоря, дышал практикой и пил ее вместо воды. Бедному Гарвею доставалось с обеих сторон — и от схоластов-догматиков, и от их противников. Можно только посочувствовать врачам, которым достаются такие пациенты, как Бэкон. К слову будь сказано, недовольство врачами и пренебрежение их советами стоило Бэкону жизни. В возрасте шестидесяти пяти лет он был тяжело больным человеком, склонным к частым простудам. Врач (в то время уже не Гарвей, поскольку Бэкон жил не в Лондоне, а в своем имении) рекомендовал Бэкону избегать переохлаждений и вообще стараться меньше бывать на холоде. Но Бэкон, занятый изучением влияния холода на сохранность продуктов, ставил много опытов со снегом и льдом. В результате он в очередной раз простудился и умер от воспаления легких. Этот трагический случай является весьма показательным. К XVII веку люди настолько разуверились во врачах, что совсем не придавали значения их советам, даже если советы были разумными.