Не знаю

Мошенник глядел мне в глаза карими своими, вишневыми: «Девушка, да мне на вечерние прыжки надо, да я ж инструктор по парашютному спорту… гайцы остановили, а я все документы в сумке дома забыл… а мне на прыжки!.. и деньги забыл… Мне бы долларов сто откупиться. Вы мне оставьте свой телефон, и я вам свой скажу, я вам вместе с деньгами завтра букет красных роз пришлю! В корзине! Сто штук». А брови… вразлет.

Неужто вид у меня такой заброшенный? Я замужняя дама, мать, у меня интеллигентный муж, солидный, взрослый… очень взрослый. Можно не спрашивать дядюшку Фрейда, он и так просочился во все щели и поры, во все извилины души, во все идеи, тексты, драмы, концепты, сюжеты, краски и даже звуки – сегодня любому школьнику понятно, почему и для чего девочке нужен очень взрослый муж.

Я смотрела, как он продвигался в толпе, и поворот его плеч ясно говорил о том, что меня – как бы это сказать прилично? – обманули. Наивность моя была столь первобытна, что я даже позвонила несколько раз по оставленному телефону. Еще и сегодня при каждом звонке из «службы безопасности Сбербанка» или «следственного комитета», при каждом всхлипе «неместных» резидентов электрички я думаю: А вдруг это правда? Вот сто человек врут, а один – вдруг правда?

Через примерно год на том же месте я схватила тебя за рукав:

– И где же моя корзина с розами?

Я была венчанной женой, и супруг перед Богом никак не давал мне земного развода. Мы с тобой сидели в коридоре суда и ждали своей очереди, ведя неспешную доверительную беседу, приличествовавшую сюжету и обстановке.

– Если тебя слегка подпоить, надарить подарков, наговорить красивых слов – ну поумнее, ты ж не дурочка какая, ты отдашься, сама не заметишь. Ты ж порока не узна́ешь, если тебе его на блюдце поднести с каемкой, ты ж его не видела никогда.

– Так я и не стану разбираться, порок или нет. Неинтересно. Ну вот отдала я тебе сто долларов тогда – я знала, что, может, ты и врешь. Просто решила не разбираться, а поверить. Мне все равно было. То было мое решение. И – вот видишь!

После полутора лет походов в суд мне выдали наконец бледную, каким-то допотопным сиреневым цветом напечатанную справку о разводе.

– Ну и? Ты что, не хочешь разве, чтобы мы теперь поженились? – Этим вопросом он, пожалуй, застал меня врасплох.

Мне даже в голову это не приходило. Он высыпа́л мои шмотки в ванну, когда я раз в две недели собирала их, чтобы уйти навсегда. Один раз я ушла – и вернулась через три дня. Сама. Вещи даже не разбирала. Он писал клятвы фломастером на белой, масляной краски, двери. На последние триста баксов был куплен телевизор. И через неделю продан. Он постоянно терял мою машину, угонял ее, находил, ронял в кювет и отправлял на штрафстоянки. Забирать ее оттуда мне приходилось самой. Я была вынуждена занимать у подруг деньги, которые мы не могли отдать. Он двинул мне в челюсть ногой – аккуратно прицелившись. Часами он делал вид, что разговаривает со своей бывшей. Уходя, клал на грязную тарелку две вилки, чтобы я думала, будто они ели вдвоем из одной тарелки. Он скрывал от меня много такого, чего я не могла себе и представить. Он верил мне безоговорочно.

Проще быть таким, каким ты себя уже знаешь. Не пробовать волчьих ягод, не смотреть по сторонам. Выбрать себя один раз, запомнить и больше не думать об этом, не знать, каково это, – быть иным. Теперь, вернувшись, я это точно знаю.

В один прекрасный день я набираю номер и говорю: «Знаешь, этой ночью я была с другим», – и твой слух и мозг зависают, ты не можешь поверить – ни тому, что это правда, ни тому, что я могу врать. Я научилась у тебя лгать, чтобы мстить и мучить. Ты тем временем научился верить в то, что для меня это невозможно. Ты умер, так и не разобравшись.

Мы к этому времени уже расстались. Приворотный яд выдохся, силы тоже. Любовь на уничтожение, длившаяся бесконечных два года, закончилась в одно мгновение. Однажды утром я снова собрала свои сумки и просто сказала: «Ну все, я пошла. Нет. Я больше не вернусь. Это точно».

И тут мой мошенник, мой инструктор по парашютному спорту, мальчик мой, которому жить оставалось меньше четырех месяцев до своих двадцати девяти, любовник, равных которому я более не встречала, сволочь, предатель и кобель, каких мало, клинический бордерлайн и психопат, он молча взял мои сумки, погрузил их в мою машину и отвез меня сюда. В эту квартиру. Мы поднялись на этаж и стояли с сумками перед дверью. Его колотило, меня тоже. Он сказал, что будет ждать. Я не ответила. Вернувшись с дачи через два дня, я обнаружила, что сумки, оставленные мною в коридоре, исчезли. Ближайший месяц я жила в одних джинсах, футболке и с парой трусов, которые брала с собой на дачу. Мне было так спокойно: я теперь знала, что даже не подумаю звонить, искать свои шмотки, что-то обсуждать. Нет. Нет, и все.

– Ты больше не уедешь? – спрашивал сын.

– Нет, не уеду.

* * *