Не знаю

Алка не сдавалась. Каких только историй я не была слушателем, свидетелем, а иногда и участником. Когда, например, мы по договоренности встречаемся у метро с неким доктором – приличный, в лисьей шапке и дубленке, и он приглашает в гости к другу. Ну, как бы времени три часа дня, мы ненадолго и всё такое. Дверь открывает совершенно сериальный маньяк, который по профессии оказывается патологоанатомом. Сначала мы чинно все вместе смотрим телевизор, но недолго. По щелчку ключ вытащен из замка и спрятан, нас растаскивают по разным углам квартиры, мы брыкаемся, что вызывает комментарии: я тебе говорил, не надо подружек, надо незнакомых между собой. Нас сначала уговаривают, потом злятся. Мы сначала возмущаемся, потом орем. Алка как-то выкрала ключ – уносим ноги. Пальто, шапки, сумки и сапоги – в охапке, где мы – вообще непонятно, ловим такси – там еще одна маньячная морда. Истерически ржем.

Алку я встретила случайно лет через пятнадцать после того. Замуж она так и не вышла, завела собственный бизнес. Хотя, как призналась, периоды активного гнездования у нее по-прежнему случаются.

Или как вам такой персонаж – юрист, сотрудник солидной компании, с мгимошным образованием, приводит тебя к себе домой, а жену, которая там оказывается – сюрприз! – на кухне, в передничке, просто берет в охапку и запирает в ванной, чтобы не мешала.

Или дружба с типом, именующим самого себя скорой сексуальной помощью, а, впрочем, страдающим от неразделенной любви. Я еще украла его детскую фотографию в образе охотника – прелестную. Он вспомнил об этом, когда мы лет через пять неожиданно встретились на первичном собрании сайентологов в Москве. Он был с очередной «пациенткой скорой помощи» – по совместительству моей коллегой, находившейся в тот момент в процессе развода. Посмеялись.

Или – после курсов фотошопа – ретуширование порнокалендарей в подпольной типографии. Подпольной не потому, что порно, а потому, что не платили налоги. Зарплату тоже не платили, и на этом моя дизайнерская карьера закончилась. А кто знает, может, стала бы когда-нибудь арт-директором.

Или работа в кол-центре целителя Северина: «Здравствуйте, какая у вас проблема, переведите на счет сайта полторы тысячи рублей, и муж к вам вернется, а заодно зарубцуется язва».

Или жизнь в трудницах-прислужницах в домике при церкви, без денег, без занавесок, без прав. Без веры.

* * *

Первый муж, чья миссия в моей жизни была, если вдуматься, несовместимо двоякой – дефлорация и восполнение дефицита отцовской фигуры, – играл в веру. Верующим он не был. Но ему шло православие – к его благости, спокойствию, вроде бы добродушию, внешности в духе картин Константина Васильева. До нашего знакомства я как-то была совсем далека от православия и мало задумывалась о вопросах христианства в принципе, даже в подростковом возрасте, которому так свойственны самого разного рода экзистенциальные искания.

Единственное – Страшный суд меня немного смущал. Примерно так, как я думаю: а вдруг именно этот попрошайка не врет, что его обокрали? Я задавала себе вопрос: а вдруг Страшный суд действительно существует? И сейчас иногда мне приходит это в голову.

«Ой, ты такая циничная!» – отреагировала на мои юношеские рассуждения о Страшном суде тогдашняя моя подружка Катька. То есть у нее выходило, что я на всякий случай, только за-ради Страшного суда опасаюсь грешить. Сама она стояла на жестко материалистических и феминистских позициях, категорически не собиралась замуж и жила на доходы от воспитания и коммерческого спаривания кобелей немецкой овчарки.

Меж тем о грехе я в ту пору имела лишь самые общие представления. Не далее перечня семи смертных, да и то неточно. Де-факто степень моей невинности была чрезмерна до тошноты, до искушения. В сочетании с полной жизненной глупостью и открытостью она делала меня настоящим исчадием ада.

С будущим бывшим мы часто заходили в православные церкви, я смотрела в безобъемные византийские лица, очерченные темными контурами, лишенные собственного выражения, несущие лишь мировую, всечеловеческую или Господнюю тайную радость, но чаще – явную скорбь. Глаза, отчеркнутые тонкими штрихами век. Вертикальная складка – морщинка меж бровями. Удлиненные фигуры, конечности и лица; кисти и колени, повернутые как будто при помощи шарниров, как у марионеток. Стертые, блеклые краски фресок – матовые, облупившиеся.

Однажды мы с девочками-однокурсницами наугад ткнули пальцем в расписание поездов и отправились в Вологду, а там – в Ферапонтово, смотреть фрески Дионисия в монастыре. Была середина осени, ранним утром над озером поднимались сотни языков светящегося пара. На холме небольшой белый монастырь стоял, окруженный светом восходившего солнца. Внутри были синие-синие божественные фрески на белой стене и тишина.