Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель

Когда-то он промышлял ростовщичеством мелкого разбора. Теперь он презирает легкое надувательство, стал аристократом и «кавалером»…

Как черви, наша аристократическая гниль, состоявшая из голых патрициев, дошедших было до долговой тюрьмы и до гошпиталя, питается вонючими трупами. Теперь она опять наелась и растолстела, преобразилась в рыцарей векселя и наполняет дворцы целой колонией обдирал…

Третий – беглец, преследуемый пуще, чем книга, напечатанная без должной дани полиции и шпионам – раненный при Римини (сам он по крайней мере о себе так рассказывает).

Говорит, что ему грозит смерть, что он должен скрываться, а между тем сладко ест и спит…

О истинные дети нашей родины! Берегитесь этих торговцев «красного товара».

Эти новые протестанты в Лондоне слывут за изгнанника, в Риме за монаха.

Сегодня он пьет за придворным столом; завтра со мной декламирует: О Italia mia!

Часть третья

В этой толкотне я очутился внезапно подле одной чахоточной, беззубой лярвы[423], подкрашенной под молодого человека…

Родился он anno domini[424]… эти гг. рождаются каждый год. Унаследовал накраденное богатство и отправился за море…

Вернулся хамелеоном, блистая самыми яркими цветами заграничного образования, да жаль только – без гроша.

Теперь он бродит аристократической тенью за татарскими крезами, удостаивающими нашу Италию своим посещением, и отличается собачьим аппетитом.

Хочет с чужой тарелки слизать проценты своего съеденного имения… Кривляясь, он сказал мне на своем полуфранцузском наречии:

Нынче всё вздор выдумывают! Надо ждать и пока развлекаться с форестьерами, которые очень хорошо платят. Нужно уметь доить их как коров.

Затем всё вздор, который надо выбросить из головы. Что такое Италия? – Гостиница. Трактирщику нет дела до сравнений – он мерит нравственность человека уплаченными счетами.

Слава, доверие, честность, всё это его эластические шутки, как резинка… Рассказывают о народе, о гениальности, об искусстве, истории… всё это умерло, вечная память им.

Меня всё это очень мало интересует в сравнении с дюжиной хороших устриц. Надо знать современное направление всего света:

Ум и смелость – вот и все. Остальное классический педантизм.

– У меня есть несчастная страсть проповедовать[425] и я вовсе не нежно возразил ему:

Правда, Италия какая-то помойная яма целого света. За исключением немногих честных, на наш полуостров с Альпов и с моря ежегодно является бог знает какая сволочь: анонимные бандиты, отставные кухарки и spodestati[426], которые сумеют найти себе по плечу туземную грязь.

А мы благоговеем перед этой эротической ордой воздушных графов и двусмысленных дам и готовы любому варвару с именем на off или iff продать душу за кусок ростбифа.

«Полноте! Это всё отвлеченности», – возразил мученик своего галстука, – «всё предрассудки. Вы еще новичок, как видно, прощайте».

И с важным видом он круто повернулся и отправился в буфет.

* * *

Я назвал стихотворения Джусти этого рода «сатирами без задней мысли», потому что в них не определяется ни направление автора, ни его стремленье. Это еще произведения незрелого человека: искусство для искусства в самом бедном смысле этого выражения… Их достоинство независимо от специальных, так сказать, сторон таланта автора, благодаря которым они живут и долго еще будут жить в итальянском народе – в том, что они весьма верно рисуют известную господствующую в обществе среду. Она оскорбляла поэта, но он не мог оторваться от нее – доказательство, что в нем не было той внутренней полноты, которая заставляет с некоторой осмотрительностью выбирать себе общество, или даже в крайнем случае обходиться вовсе без него…

Беспокойное чувство заставило его толкаться во все двери, и нигде не находил он ничего, кроме материала для едкой, колкой и художественной сатиры. Я не привожу здесь дальнейших выписок, потому что относительно Джусти больше, чем относительно всякого другого поэта, можно повторить старый итальянский афоризм: traduttore traditore[427].

«Бал», «Мирная Любовь» (L’Amor pacifico), «Маменька-воспитательница» (La Mamma – Educatrice) интересны как фотографически верные и притом художественные воспроизведения современной итальянской жизни в трех господствующих общественных средах…

Но Джусти не долго мог удовлетворяться, так сказать, портретным искусством. Видеть зло и бросить в него его же собственным верным изображением казалось ему недостаточным. Мысль, всё более и более созревавшая в нем от столкновений с жизнью во всех ее многообразных проявлениях, требовала и себе деятельности… Он начинает разбирать, анализировать частные случаи, искать причины зла, разъедающего каждую жизнь в отдельности и жизнь целого общества…