Неаполитанские хроники

Дня не проходило, чтобы я не получил анонимное письмо либо от партии бурбонистов, либо от Каморры, содержавшее угрозы разной степени чудовищности.

Но однажды я получил не одно, а сразу два письма.

В одном меня угрожали пристрелить, в другом — зарезать.

Прежде я не придавал особого значения подобным письмам, но в тот день показал их одному из моих неаполитанских друзей — тому самому, у кого есть коляска и две лошади и кто, приезжая навестить меня, вначале шел в обеденный зал; так вот он явно отнесся к ним серьезно и посоветовал мне принять меры предосторожности.

Так что я вызвал Василия и спросил его:

— Василий, а где мои ружья?

— Одни хранятся в тире, другие — у оружейника. Я решил оставить в доме как можно меньше ружей, ибо, сами знаете, от морского воздуха они ржавеют.

— Это все верно, но сегодня надо сходить за теми, что в тире и у оружейника, и, если найдутся неисправные, привести их в порядок.

— Господин собрался на охоту?

— На охоту? С чего ты взял, что я собрался на охоту? Нет. Просто я получил два письма: в одном меня обещают зарезать, в другом — пристрелить.

— Ого!

— Ну и, поскольку, в конечном счете, наш дом стоит совершенно уединенно, так что проникнуть в него можно и со двора, и с сада, и с улицы, и в Неаполе есть немало моих недоброжелателей, ты возьмешь часть ружей в свою комнату, часть отдашь мне, и, если придется отстреливаться, что ж, будем отстреливаться.

— Ладно, — согласился Василий, — будем отстреливаться. Василий принес те ружья, что были в тире и у оружейника, и присоединил их к тем, что оставались в доме.

Три или четыре из них нужно было смазать и почистить.

Антонио Сброкко с некоторым беспокойством наблюдал за тем, как мы вооружались.

Василий дал ему почистить покрывшееся ржавчиной ружье.

Антонио взял ружейный ствол и принялся скрести его ножом.

Я спустился вниз в ту самую минуту, когда он приступил к этой работе.

— Какого черта ты делаешь? — спросил я его.

— Сами видите: чищу ваше ружье.

— Скребешь, а не чистишь! К черту нож! Дай тебе стволы из дамасской стали Бернара, ты их тоже будешь ножом скрести, как морковку?!

— Эх, — с простодушным видом произнес Антонио, — да я ничего в ружьях не понимаю и впервые в жизни к ружью прикоснулся.

И, с бесхитростным простодушием, свойственным полудиким народам, поинтересовался:

— А зачем господину нужно приводить ружья в исправное состояние?

Уж не знаю почему, но мне пришла в голову фантазия рассказать Антонио небылицу.

— Понимаешь, — сказал я, — полиция предупредила меня, что через дверь, выходящую к морю, в дом хотят проникнуть разбойники; они намерены убить нас всех и устроить в Неаполе пожар.

Антонио чуть было не упал со стула.

— Да успокойся ты, — сказал я ему, — мы не позволим им так просто перерезать нам горло.

— И вы говорите, ваше превосходительство, что вас предупредила об этом полиция?

— Квестор собственной персоной.

— Раз так, вы правильно сделали, ваше превосходительство, приняв меры предосторожности.

В этот момент вернулся Василий, и я вернулся к письменному столу, обрадованный тем, что мои действия одобрил Антонио.

Час спустя в кабинет ко мне вошел Василий.

— Пони нет в конюшне, — сообщил он. — Вы никому его не одалживали?

(Следует пояснить, что у меня был пони.)

— Нет; скажи Антонио, пусть наведет справки.

— Антонио ушел, сказав, что вы запретили ему прикасаться к ружьям.

— Должно быть, он отправился выгулять пони.

— Возможно, — согласился Василий.

И больше мы не думали ни о пони, ни об Антонио.

В одиннадцать часов вечера Василий вошел в мой в кабинет, явно желая что-то сказать мне, но не понимая, как к этому подступиться.

Я знал Василия как свои пять пальцев.

— Что случилось, Василий? — поинтересовался я.

— Да странно как-то, — промолвил Василий.

— Что странного, дружище?

— Ни пони не видать, ни Антонио.

— Должно быть, Антонио решил прогуляться в сторону Везувия, и там его вместе с пони захватил Пилоне. А я, кстати, не прочь избавиться разом и от человека, и от животного, если есть такая возможность. Пони строптив, человек — ленив, и я сомневаюсь, что Пилоне что-нибудь выгадает от этого похищения.

— Ну, если господин так это воспринял, мне сказать больше нечего.

— А что бы ты сказал, восприми я это иначе?

— Что я пойду подавать заявление квестору.

— Прямо сейчас, вечером?

— Нет, завтра утром.

— А зачем?

— Ну, пусть полиция их найдет.

— Если Антонио пропал, так по мне лучше, чтобы его не нашли.

— А как же Шамиль?

(Так звали пони; не стоит и говорить, что его крестным был Василий.)

— А ты нашел часы, которые у тебя украли?

— Нет, но лошадь все же побольше часов.

— Дорогой Василий, в Неаполе размер похищенного не имеет никакого значения.

Василий ушел с пристыженным видом, ведь это он привел мне Антонио, и ему казалось, что на нем лежит косвенная ответственность за поступок факкино.

Я снова принялся за работу и, благодаря волшебной палочке этой чародейки, вскоре забыл об Антонио, Шамиле и даже Василии.