Неаполитанские хроники

Неизвестно, что стало с шестью разбойниками, которые во главе с Карло Джулиано отделились от своих сообщников и двинулись в сторону Кампаньолы. Понятно лишь, что далеко Карло Джулиано уйти не мог, поскольку он был тяжело ранен.

ПИСЬМА ИЗ НЕАПОЛЯ

I

Сорренто, 24 февраля.

Дорогие друзья!

Это снова я. Как вы помните, в последнем письме я обещал написать вам по меньшей мере еще шесть, а то и двенадцать страниц. Если вы спросите меня, о чем пойдет речь, я отвечу: «Не знаю».

Говорят, есть люди, обладающие словоохотливым умом; но лично у меня словоохотливостью отличается не ум, а сердце.

Если вы дадите мне альбом и попросите меня вписать в него стих, пару строчек, изречение или просто нечто похожее на мысль, я буду мучиться битых два часа, но так ничего и не придумаю.

Но если вы позволите мне прикоснуться к вашей руке и велите моему сердцу открыться, то вам самим придется сказать: «Хватит!»

И вот теперь, невзирая на разделяющее нас расстояние, моя рука соприкасается с вашей. Так на чем бишь мы остановились в нашей последней беседе? Ах, ну да! Я рассказывал вам о чудачествах моего бывшего привратника дона Луиджи, барона ди Палермо.

Перейдем к другому моему домочадцу. Предположим — это вполне предположимо, — что один из ста тысяч ваших подписчиков (я округляю их число) или один из миллиона ваших читателей — допустимо считать, что каждый номер «Маленькой газеты» читают десять человек, — приезжая в Неаполь, знает его лишь по печатным путеводителям; и вот он прочел в «Путеводителе по Неаполю» Джузеппе Валларди (XXV издание, 1862 год):

«ХАРАКТЕР ОБИТАТЕЛЕЙ. Вообще говоря, неаполитанцы жизнерадостны и склонны к лености; развлечения и радости застолья составляют их главное занятие; искусства и науки явно обретают здесь новый взлет благодаря содействию и покровительству, которые оказывает им правительство… Неаполитанским застольным беседам недостает остроумия, а в особенности того, что называется живостью, ибо все здесь интересуются лишь свежими сплетнями; остальное время посвящено азартным играм и прогулкам — двум занятиям, которые неаполитанцы страстно любят».

И ни слова более.

Все, что вы почерпнули оттуда, узнавать вам никакого смысла не было, зато ничего из того, что вам следовало бы узнать, вы оттуда не почерпнули.

Что касается жизнерадостности неаполитанцев, то очень скоро вы поймете, что это один из самых грустных народов на свете. Его напевы, представляющие собой одну бесконечную импровизацию, заунывны, тягучи, однозвучны и превосходно согласовываются со скрипом плохо смазанных колес повозки, на которой обычно восседает певец, горланящий свою нескончаемую кантилену, нисколько не щадя сна других, ведь сам-то он не спит.

Что касается гурманства неаполитанцев, то его я решительно отрицаю; если не брать в расчет испанцев, от которых они унаследовали воздержанность в пище, я не знаю народа, являющегося рабом желудка в меньшей степени. Кухня в Неаполе находится в младенческом состоянии, и у последнего из наших привратников суп лучше, чем у мэра или префекта современной Партенопеи.

Что касается искусств, то, какие бы усилия ни предпринимало правительство Виктора Эммануила, чтобы возвратить их ко временам Сальватора Розы и Солимены, оно как стояло на месте, так и стоит. В живописи можно насчитать пару-тройку художников; в науке — пару-тройку ученых; в трех главных направлениях литературы, то есть в истории, поэзии и романистике, — никого. Кто-то, возможно, и появится, но пока не появился.

Что же касается отсутствия остроумия и живости в застольных беседах, то это чистая правда. Когда неаполитанец приходит к вам с визитом, он садится и хранит молчание. Если вы заговорите с ним, он ответит; если вы молчите, он тоже молчит. После часа тягостного безмолвия, прерывавшегося всего раз пять или шесть, он встает со словами: «Levo l’incommodo» («Не смею долее докучать вам») — что совсем недалеко от истины.