Неаполитанские хроники

Он написал письмо архиепископу, поклялся ему на Евангелии, что непричастен к предательству князя ди Маддалони, обязался выдать неаполитанцам любого разбойника, который попадет в его руки, и, наконец, предоставил архиепископу все полномочия для того, чтобы заключить мир с народом.

Кардинал немедля вызвал к себе Мазаньелло и его советников, Дженоино и Арпайю, сменившего Перроне, зачитал им письмо вице-короля, взялся действовать от его имени и в самом выгодном свете выставил в глазах Мазаньелло готовность знатного вельможи снизойти до переговоров с ним на равных.

То ли потому, что это и в самом деле польстило гордости Мазаньелло, то ли потому, что власть уже утомила его и помутила ему разум, то ли, наконец, потому, что предатель Дженоино имел на него достаточное влияние, чтобы склонить его к своему мнению, но, так или иначе, мирный договор, предложенный архиепископом, был заключен и подписан с одной стороны вожаками народа, с другой — герцогом де Аркосом, а затем и государственным советом.

Весть о заключении мира тотчас же разнеслась по городу и вызвала у его жителей великую радость. Договор должны были зачитать в четыре часа пополудни на Рыночной площади, и народ, издавая ликующие крики, повалил туда толпами. Дженоино, еще ни у кого не вызывавший никаких подозрений, во всеуслышание заявил, что люди, наконец, добились того, чего они со времен герцога де Осуны тщетно требовали. Ликование было всеобщим, из всех глаз лились слезы радости. Народу казалось, будто перед ним открылись врата рая.

Ну а кардинал, обсуждавший с Мазаньелло статьи договора, открыто сказал, что у него сложилось впечатление, будто он вел переговоры не с нищим рыбаком, а с человеком, обладающим задатками министра.

Когда договор был подписан и обнародован, архиепископ призвал Мазаньелло нанести визит вице-королю.

Мазаньелло удивленно посмотрел прелату в лицо.

— Но ведь нанести визит вице-королю, — промолвил он, — означает отдать свою жизнь в его руки.

— Но если я дам вам слово, что вашей жизни ничего не будет угрожать, вы пойдете? — спросил архиепископ.

— Я пойду и без этого, — гордо ответил Мазаньелло, — ведь, встав во главе народа, я уже принес в жертву свою жизнь.

Однако без препятствий не обошлось. Мазаньелло ни за что не хотел расставаться со своими холщовыми штанами, рваной рубахой и красным колпаком.

Архиепископ дал ему понять, что в таком виде идти к вице-королю нельзя.

— Хорошо, — промолвил Мазаньелло, — чтобы нанести визит вице-королю, я облачусь так, как вам будет угодно, но затем надену свою прежнюю одежду.

В ответ архиепископ заявил, что Мазаньелло будет волен поступить по своему желанию, после чего тот согласился на все.

Затем он тотчас же приказал украсить двери и окна домов самыми дорогими коврами, как принято делать в праздник Тела Господня, более всего, по его словам, угодный Богу, ибо это праздник мира.

Мазаньелло принесли кафтан из шитого серебром сукна и привели ему самого красивого скакуна из конюшен архиепископа.

К великому удивлению толпы, он вскочил в седло так же ловко, как это мог бы сделать самый ловкий наездник, и, с обнаженным мечом в правой руке, занял место во главе кортежа.

Позади него следовал кардинал, по обе стороны кареты которого, тоже верхом и тоже великолепно одетые, ехали Маттео д’Амальфи, брат Мазаньелло, и Арпайя, его адъютант.

Дженоино, по причине его преклонного возраста, несли в портшезе, который двигался непосредственно позади кареты архиепископа.

За ними, замыкая шествие, следовали пятьдесят тысяч вооруженных людей, пеших и конных.

Сверкающее солнце изливало на землю горячие лучи, ликующий народ оглашал воздух радостными криками. Казалось, что праздник совершался одновременно на небе и на земле.

Мазаньелло приказал одному из сопровождавших его командиров объявить вице-королю о своем прибытии. В ответ вице-король заявил, что он чрезвычайно польщен оказанной ему честью.

Кортеж достиг крепости. Мазаньелло обернулся к толпе и жестом дал знать, что хочет говорить.

Тотчас же воцарилась та особенная тишина, какую один лишь Мазаньелло умел устанавливать.

Затем, выпрямившись в седле и подняв вверх меч, он начал свою речь:

— Возлюбленный народ! Мы должны возблагодарить Бога за возвращение нам свободы. Кто мог бы помыслить об этом? Кто мог бы поверить в это? Не кажется ли это сном еще и сегодня? И тем не менее это правда! Все это стало возможным благодаря отеческим заботам нашего досточтимого архиепископа, коему содействовала помощь Всевышнего, и именно им обязаны мы своим счастьем. Кто теперь наш повелитель? Отвечайте: «Господь Бог!»

И народ в один голос повторил: «Господь Бог!»

Мазаньелло продолжал:

— Но, помимо этого божественного повелителя, вы должны повиноваться Церкви, Филиппу Четвертому, королю Испании, кардиналу Филомарино и герцогу де Аркосу, вашему начальству.

Народ склонился в едином поклоне и в один голос повторил: «Мы повинуемся нашему начальству».