Неаполитанские хроники

— Теперь, — снова заговорил Мазаньелло, — мы свободны от всякого гнета, иго сломано, налоги упразднены. Та сладостная свобода, какую даровал нам блаженной памяти король Фердинанд и подтвердил нам император Карл Пятый, восстановлена. Я ничего не прошу для себя и стремлюсь лишь к общему благу. Когда в начале наших законных действий монсиньор архиепископ, заботясь о спокойствии отечества, предложил мне пожизненный пенсион в двести скудо ежемесячно, если я постараюсь умиротворить вас, я безоговорочно отверг это предложение, сохранив, однако, к тому, кто его сделал, глубочайшее почтение. Если бы не настойчивые просьбы его преосвященства, если бы он не угрожал мне отлучением от Церкви, я ни за что не согласился бы сменить привычные для нас всех лохмотья рыбака, которые я ношу с детства и желал бы носить до самой смерти, на это одеяние, не соответствующее ни моему званию, ни моему положению. Как только наша свобода надежно утвердится, я вернусь к своему прежнему ремеслу, ничего не присвоив себе, никак не обогатив своих близких, и прошу вас лишь об одном: молитесь за мою душу, когда я умру. Обещаете?

— Да, да! — в один голос закричала толпа. — Но дай тебе Бог прожить сто лет!

В ответ Мазаньелло поклонился, положив на сердце руку, в которой он держал обнаженный меч.

— Вы видите, — промолвил он, — что меня глубоко трогают проявления вашей любви, однако именем этой любви я призываю вас не слагать оружия до тех пор, пока из Испании не придет подтверждение заключенного сегодня договора. Не доверяйте знати, она ваш смертельный враг! Теперь я вместе с монсиньором архиепископом иду к вице-королю. Если через час вы не увидите меня подле вас, вновь зажгите ваши погасшие факелы, выньте из ножен ваши мечи, предайте город огню и залейте этот огонь кровью! Вы готовы сделать это?

— Готовы! — в едином порыве ответили пятьдесят тысяч голосов.

Мазаньелло продолжал:

— Наш возлюбленный архиепископ полагает, что король ничего не теряет вследствие упразднения налогов; пострадают от этого лишь жадные и враждебные нам дворяне, эти изобретатели пошлин, эти ненасытные волки, которые наживаются за наш счет и которых свобода народа возвращает к их изначальной скудости! Так вот, их разорение, которого я домогаюсь, послужит, поверьте мне, к вящей славе Божьей и обернется пользой для короля и процветанием городов и весей. До сего дня дворяне тиранически царствовали над нами. С сего дня лишь Филипп Четвертый будет нашим монархом!

Затем, под страхом смерти запретив кому бы то ни было следовать за ним и что либо предпринимать без его распоряжений, он пустил лошадь во весь опор и въехал во двор. Следом за ним туда вкатила карета архиепископа.

У подножия лестницы архиепископ сошел с кареты, а Мазаньелло спешился. Вице-король встречал их, стоя на крыльце.

При виде него Мазаньелло опустился на колено и промолвил:

— От имени народа благодарю ваше превосходительство за то, что вы подписали договор; что до меня, то я отдаюсь в ваши руки, заранее смирившись с наказанием, которое вам будет угодно наложить на меня.

Но вице-король, затаив в глубине сердца клокотавшую в нем ненависть, улыбнулся молодому человеку, милостиво поднял его, несколько раз поцеловал, назвал освободителем народа, заверил, что этот визит доставляет ему бесконечное удовольствие и что нет никакой причины наказывать Мазаньелло, ибо в том, что он совершил, нельзя усмотреть умысла на оскорбление величества и, напротив, бо́льшая часть его действий заслуживает самой высокой похвалы.

После чего, указывая путь своим гостям, герцог де Аркос провел их в свои личные покои, где они долго обсуждали текущее положение в городе.

Затем Мазаньелло от имени народа поручился, что город Неаполь примет решение преподнести королю как безвозмездный дар пять миллионов скудо в порядке возмещения убытков из-за отмены налогов, причем сделать это без всякого вмешательства со стороны королевских чиновников.

За разговором он потерял счет времени, как вдруг за окнами поднялся страшный шум: прошел уже час с тех пор, как Мазаньелло вступил в замок, а возвращения своего предводителя народ так и не увидел.

Все подумали, что он либо взят под стражу, либо убит.

Мазаньелло понял, что этими громкими криками народ требует его появления.

Он подошел к окну, распахнул его и показался на балконе.

— Вот он я, мои дорогие сограждане! — крикнул Мазаньелло, обращаясь к народу. — Ничего дурного со мной не случилось, все хорошо. Я жив и свободен. Да здравствует мир!

— Да здравствует мир! — как эхо повторил народ.

Около сотни человек отделились от толпы, бросились к соседним церквам и принялись бить в колокола, издававшие самый радостный трезвон.

— А вы не опасаетесь, что этот колокольный звон примут за набат? — поинтересовался у Мазаньелло герцог де Аркос.

— Такого быть не может, — ответил Мазаньелло, — но если ваше превосходительство желает, чтобы звон прекратился, так и будет: он прекратится.

Он подал знак, и спустя несколько минут все колокола смолкли.

— Да вы настоящий волшебник, — промолвил герцог де Аркос, обращаясь к Мазаньелло.

Мазаньелло улыбнулся.