Иконы, вышедшие из рук строгановских мастеров, принадлежат своему времени и не лишены черт, о которых мы говорили выше. Однако их художественные достоинства столь высоки, что позволяют их ставить на уровень лучших произведений русской иконописи. В смысле конкретных форм – ничего нового; в смысле структуры фигур, сочетания красок, общей архитектоники – все исключительное, единственно строгановским иконам присущее. Удлиненность пропорций с соотношением головы к полному росту, достигающим 1:14, изысканность поз, изысканнейшая гамма красок, среди которых обычны цвета: киноварный, коричнево-красный, буровато-зеленый, коричнево-желтый, палевый, somon (розовато-оранжевый) и золото. Вохрение нежно-светлое, мягко переходящее в коричневые тени; фон или зеленый оливкового оттенка, или охряной; композиции спокойные; даже там, где изображено движение и где развеваются одежды, где фигуры двигаются, и там все действие вершится в каком-то созерцательном покое, возведенном в стиль. Излюбленный тип лиц, излюбленный тип палат, горок и растительности составляют особенности строгановских писем (рис. 30. «боголюбская»)[1218]
.И. Е. Данилова и Н. Е. Мнева, авторы очерка о живописи XVII века в многотомной «Истории русского искусства», изданной Академией наук СССР в 1950‐е годы, выбрали икону «Богоматерь Боголюбская» для иллюстрации тех изменений, которые претерпела иконопись под воздействием только что пережитого страной Смутного времени. В первой половине XVII века, по мнению авторов очерка, икона стала «повествованием о тяготах» человеческой жизни; лица, композиция и приглушенный колорит – все служило передаче чувства «тревожной напряженности[1219]
. Из контекста очерка понятно, что авторы считали эту икону произведением московских мастеров, написанным для Строгановых. Однако в каталоге ГТГ 1963 года та же Мнева отнесла икону «Богоматерь Боголюбская» к иконописи Устюга Великого, хотя и отметила близость рисунка фигур к строгановской школе[1220].Обращения ведущих исследователей древнерусского искусства к иконе «Богоматерь Боголюбская», выбор ее в качестве образца в анализе иконописи первой половины XVII века свидетельствуют о признании значимости этой иконы. Она попала в ГТГ из «Антиквариата», следовательно, предназначалась на продажу. Вероятно, что в Третьяковской галерее икона оказалась не случайно. Зная ее по публикациям 1913 и 1914 годов, искусствоведы, видимо, специально запросили ее у торговцев и тем самым спасли от продажи, а возможно, и от потери и забвения.